Среди дикарей и пиратов - Уильям Кингстон

Отцу хотелось быть в мирных отношениях с чернокожими; поэтому, как только один из кусков медведя достаточно изжарился, он предложил его Нагернуку. Дикарь вскочил и стал скакать и прыгать самым необычайным образом, с восторгом прижимая мясо к груди. Выразив таким образом свой восторг — если не благодарность, — он сел на землю и начал пожирать мясо; он забивал в рот огромные куски, бросая иногда, и то неохотно, кусок своим двум более молодым спутникам, которые, сидя рядом с ним, покорно съедали то, что он давал, напоминая собак, следящих за обедающим хозяином.

Общество этих непривлекательных образчиков человечества было нежелательно для нас; но они, по-видимому, решили остаться, чтобы получать от нас подачки, а может быть, и украсть что-нибудь, если бы представился удобный случай. Впрочем, могло быть, что мы ошибались в последнем отношении.

Как только молодые люди оглодали кости, брошенные им Нагернуком, они набрали коры и устроили себе шалаши вблизи нашего лагеря, показывая таким образом, что они не собираются уходить. Пуллинго, когда сел за ужин, шепотом долго рассказывал нам о своих знакомых, удостоивших нас посещением; но мы не ясно поняли его. Одно было очевидно: в соседстве стояло лагерем много чернокожих; но будут ли они тревожить нас, оставалось неизвестным. Конечно, мы, как всегда, стояли по очереди на часах. Мы с Меджем сговорились обходить лагерь вместе; если же один садился, то другой ходил взад и вперед, ведя разговор.

Мы ходили вместе около часа. Я устал и присел, а Медж продолжал расхаживать взад и вперед. Он только что дошел до конца своей прогулки, как я увидел, что он нагнулся, прикрыв глаза рукой, как будто желая разглядеть что-то в темноте. Он остановился, когда я пошел к нему. Как раз в эту минуту я увидел в просеке леса как будто человеческую фигуру, стоявшую на куче земли, несколько возвышавшейся над окружающей местностью. Фигура эта имела необыкновенный вид. С плеч у нее развевались по ветру, словно крылья громадной ночной птицы, концы большого шарфа, обвивавшего ее тело. Длинная борода спускалась с подбородка; волосы, разделенные на длинные локоны, подымались пучками в нескольких местах.

Ни звука не издавало это необыкновенное существо. Фигура стояла словно статуя; только руки ее подымались то вверх, то вниз рядом таинственных знаков. Она как будто хотела остановить наш путь. Человек этот, должно быть, был смел, если рассчитывал подействовать на легковерие белых; одного выстрела из ружья было бы достаточно, чтобы покончить с его представлением; но, конечно, мы и не думали стрелять в него.

— Какие могут быть намерения этого удивительного малого? — спросил я, подойдя к Меджу.

— Я думаю, это штука со стороны дикарей; они пробуют напугать нас, — ответил он. — Может быть, они, зная, что не могут бороться с нашим огнестрельным оружием, пытаются напугать нас проявлением своих волшебных чар; этот старик, наверно, играет роль колдуна. Я принял бы его за нашего друга Нагернука, если бы не видел, что тот крепко спит на своем месте, когда я проходил там. Подите-ка, Годфрей, посмотрите, там ли он; а я пока послежу за этой фантастической личностью.

Я осторожно пробрался к месту, где лежали наши гости; все трое спали крепким сном. Я вернулся к Меджу, продолжавшему наблюдать колдуна.

— Разбудите Пуллинго, — сказал он, — посмотрим, что он скажет, когда увидит это пугало.

Я нашел нашего черного проводника спящим на своем обычном месте рядом с Падди Дойлем. Падди проснулся, когда я стал будить Пуллинго.

— Тут какой-то странный человек выкидывает разные фокусы, и мы хотим узнать, что думает о нем чернокожий, — сказал я. — Попробуйте объясните, что мы нисколько не напуганы и только хотим узнать, что значит его появление.

— А вдруг это настоящий призрак? Ради Бога, не оскорбляйте его, — шепотом проговорил Падди. — В Старом Свете бывают такие вещи, и только язычники сомневаются в этом. Смотрите же берегитесь, дорогой мастер Годфрей.

Падди попробовал объяснить Пуллинго, что мы видели что-то необыкновенное вблизи лагеря. Не без колебания пошел дикарь с Падди и мной к тому месту, где стоял Медж. Эффект, произведенный на него видом загадочной фигуры, оказался гораздо сильнее, чем я ожидал: как только он увидал ее, он начал дрожать; с громким криком: «Каракуль! Каракуль!» — он опрометью бросился бежать к лагерю.

Его крики разбудили других дикарей. Они вскочили на ноги и побежали через лес с тем же таинственным восклицанием. Поднятый ими крик, конечно, разбудил весь лагерь. Отец и Бертон подошли к нам, спрашивая, что случилось. Понятно, мы хотели посмотреть, что делают чернокожие, но, когда взглянули в ту сторону, таинственная фигура исчезла.

— Надо найти малого и научить его не выкидывать таких штук перед нами, — крикнул Медж, бросаясь вперед. Я и большинство наших последовало за ним. Как ни был храбр Гарри, в данную минуту он казался испуганным не менее дикарей и умолял нас не трогать призраков.

Напрасно мы обыскали все вокруг холма — мы никого не нашли. В темноте всякому, хорошо знакомому с местностью, было легко спрятаться, и, может быть, тот, кого мы искали, был недалеко.

— Нечего больше искать его, — заметил Медж, — но нужно ему показать, что нас не напугать.

Мы вернулись в лагерь, развели костер и отправились отыскивать Пуллинго и его друзей. Вскоре мы нашли их в дупле дерева, по другую сторону лагеря, тесно прижавшимися друг к другу. Они или действительно сильно испугались, или притворялись испуганными: зубы у них стучали, глаза были вытаращены, сами они все дрожали; держа друг друга за руки, они выглядывали из дупла; даже волосы у них, казалось, стали дыбом. Если они не были испуганы по-настоящему, то отлично играли свои роли. Мы позвали Падди, который оправился от страха и, казалось, несколько стыдился за себя, и попросили его уговорить Пуллинго и его друзей прийти к огню. Они пришли и сели как ни в чем не бывало. Я заметил только, что по временам они взглядывали в сторону, где стояла прежде фигура, и иногда подозрительно оглядывались назад.

Наконец нам удалось добиться от Пуллинго, что Каракуль был, как мы и подозревали, колдун — существо с неограниченной властью над теми, кто оскорбил бы его. Убивает он свою жертву совсем необыкновенным образом, с помощью косточки, вынимаемой из тела мертвеца. Косточку эту, благодаря своей волшебной силе, он может направить в сердце всякого, кого хочет погубить. Он добывает ее посредством чар. Когда умирает какой-нибудь туземец, колдун идет в ночь его похорон на могилу и, после некоторых магических обрядов, ложится на могилу. В ту минуту, когда на небе появляется новая звезда, мертвец выходит из могилы, вызванный заклинаниями колдуна, и вводит в кожу Каракуля крошечную косточку из своего тела, причиняя боль не сильнее укуса муравья. Приобретенная таким образом кость остается спрятанной в коже колдуна до того момента, когда понадобится ему. Тогда волшебной силой он заставляет таинственную косточку выйти из его тела и вонзиться в тело человека, обреченного на гибель; косточка немедленно входит в сердце жертвы, вскоре умирающей в страшных мучениях.