Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зинаида Николаевна Прокофьева, между прочим, заметила, что такое близкое расположение медсанбата к передовой очень неблагоприятно отражалось на состоянии бойцов после операции. Они требовали немедленной эвакуации, а их следовало выдерживать в госпитальной палате не менее 5–6 дней.
Выступил и начхоз Горский. Он заявил, что весь обменный фонд белья израсходован, а из дивизии ничего дать не могут. Отправленная на армейские склады машина пока ещё не вернулась, но вряд ли что-нибудь привезёт. Тем временем в батальоне скопилось большое количество грязного белья и обмундирования раненых, которое необходимо перестирать. Он просил выделить для прачечной сандружинниц и палатку ДПМ. Алёшкин согласился с необходимостью организации прачечной, но на палатку согласия не дал. Вспомнив предложение Игнатьича, он сказал:
— Товарищ Горский, прачечную организовать нужно, людей дадим, главным образом из команды выздоравливающих. Для руководства ими выделим двух сандружинниц, но вместо палатки используйте вот этот мой домик. Начсандив будет жить в штабе дивизии, я перееду ближе к центру батальона. Здесь надо сложить печку, вмазать в неё котёл — и готова прачечная. А для сушки вон тот барак приспособим.
Шагах в двадцати от домика стоял барак размером метров шесть на десять. Он был наскоро собран из тонких брёвнышек, покрыт кусками коры и старыми досками. Раньше в нём жили бойцы охраны штаба воинской части, располагавшейся на этом месте. Когда здесь стоял первый эшелон медсанбата, несколько дней в нём жили медсёстры и дружинницы, затем они перешли в более благоустроенные помещения в центре батальона, а в этом сарайчике развешивали для сушки выстиранные халаты, бинты и кое-что из своей женской одежды.
Интендант согласился с предложением Бориса, тем более что оно звучало как приказ. Вслед за тем Алёшкин потребовал от Сковороды составления чёткого графика работы в хирургическом блоке с таким расчётом, чтобы каждый медработник операционно-хирургического взвода мог спать в сутки не менее восьми часов, столько же работать. Он просил и его включить в одну из бригад. Оставшиеся восемь часов он собирался использовать для выполнения своих административных функций.
После этого всех врачей, Скуратова и начхоза Борис отпустил, а сам с комиссаром решил обойти расположение батальона, чтобы посмотреть, где и как разместились подразделения.
* * *
Поскольку отстранение Фёдоровского и отправка его за пределы дивизии произошли чрезвычайно быстро, Алёшкину принимать хозяйство медсанбата было не у кого. Материально-хозяйственную часть совсем недавно принял начхоз Горский, а все остальные материально ответственные лица оставались на своих местах, поэтому акт о приёмке батальона составили на основании представленных ими описей и в таком виде направили в штаб дивизии и в санотдел армии. Но это произошло потом, через несколько дней, а в тот день Борис с комиссаром Кузьминым отправились в обход всех развёрнутых подразделений медбатальона.
Алёшкин видел, что командир медроты Сковорода, невольно ещё при Фёдоровском принявший на себя функции командира батальона, с делом справился хорошо. Он, очевидно, уже освоился в батальоне. Его общая медицинская подготовка, конечно, оставляла желать лучшего, но организаторские способности впечатляли. Размещение палаток и подсобных помещений он продумал и сделал толково, все строения были хорошо спрятаны и по возможности защищены от осколков снарядов или авиабомб, которые могли разорваться вблизи, за исключением самих палаток. Они, хотя и были замаскированы, но, по существу, оставались беззащитными. Брезент ни от пуль, ни от осколков не спасал, и это все хорошо понимали. Понимали это и раненые и, хотя около каждой палатки имелась довольно вместительная и глубокая вырытая в земле щель, всех раненых в них укрыть было нельзя, особенно тяжёлых. В батальоне после обработки оставались или легкораненые в команде выздоравливающих, отправлявшиеся в свою часть через три-четыре дня после оказания им медпомощи, а иногда и сразу же после неё, или нетранспортабельные после операций, которым предстояло пробыть в госпитальных палатках около шести дней в ожидании дальнейшей эвакуации. Само собой разумеется, что этих раненых ни в какие щели перенести было невозможно.
Около каждого домика, барака или землянки тоже имелись щели. Пока ими не пользовались: вражеские самолёты бомбили или передний край, или армейские тылы, причём главным образом железнодорожные пути и станции.
Во всех помещениях батальона была относительная чистота и порядок, и Борис искренне порадовался тому, что в лице Сковороды нашёл толкового помощника. Между прочим, и Кузьмин отозвался об этом молодом враче с большой теплотой, прямо сказав:
— Ну, если бы не Сковорода, то я не знаю, что было бы с батальоном, как бы мы переехали сюда и как бы здесь развернулись. Ведь всем этим руководил именно он.
Алёшкин заметил, что и комиссар своё дело знает. Проходя в эти утренние часы, сразу после завтрака по палаткам госпитального взвода, Борис обратил внимание, что в каждой из них, помимо дежурных сестёр и санитаров, находились и свободные от дежурства. Они или читали группе раненых дивизионную и армейскую газеты, или писали письма под диктовку. Прокофьева сказала, что это «политическое нововведение», которого до сих пор в медсанбате не было, придумал и внедрил комиссар Кузьмин, мобилизовав для этого комсомольцев и коммунистов из медсестёр, дружинниц и приданного батальону дивизионного ансамбля песни и пляски. Она заметила, что это «мероприятие» оказывало очень благотворное влияние на оперированных.
Алёшкин в душе ругнул себя, Клименко и Подгурского за то, что они раньше до этого не додумались, а всю политработу строили только на просвещении личного состава батальона (в период дислокации в посёлке Александровка, где для этого имелись достаточные возможности). Теперь он стал ещё более уважать своего комиссара. А тот, пожилой, тучный мужчина, обойдя со своим командиром большую площадь, занимаемую медсанбатом, причём в довольно быстром темпе, так как Борис с беспечностью, свойственной всем молодым людям, не очень-то обращал внимание на тяжёлое дыхание своего спутника — шагал и шагал себе от одной палатки к другой, сел на табуретку в одной из госпитальных палаток. Губы комиссара посинели, а дыхание было прерывистым, широко открытым ртом.
Состояние Кузьмина увидела Зинаида Николаевна Прокофьева, сопровождавшая «начальство», она шепнула что-то находившейся поблизости сестре, а сама подошла к Кузьмину, пощупала ему пульс и довольно строго сказала:
— Вот что, товарищ комиссар, сейчас вам сделают укол и проводят в ваш домик, там вы ляжете и будете лежать, пока я вам не разрешу вставать. К вам придёт секретарь партячейки, вы его проинструктируете, и пусть он пока за вас поработает. И не возражайте, а то в госпиталь эвакуирую! Идите, идите вот с Мариной, она вас проводит.
Кузьмин,
