Рок - Евгений Чазов

Меня часто спрашивали, в том числе и иностранные корреспонденты, не боюсь ли я неприятностей при своей принципиальности и открытости, что позволяет мне так откровенно и критично высказываться по наболевшим вопросам. Эта независимая позиция основывалась на моем положении академика двух академий, который не держится за кресло министра, а также на моей известности как общественного деятеля, ибо еще свежа была в памяти телевизионная трансляция о вручении Нобелевской премии мира. Но главное в другом: это правда, которую мы говорили и которую понимал и воспринимал народ. Это была конструктивная гласность, за которую мы все голосовали, ибо она определяла исправление ошибок. Была, впрочем, и другая «гласность», которую в разных кругах широко использовали в личных целях для разрушения и завоевания власти.

Говоря о принципиальности, вспоминаю наши стычки с Министерством газовой промышленности по поводу строившегося астраханского комплекса. Министр В. Черномырдин, с которым мы были в хороших отношениях, неоднократно звонил мне и с вежливым упреком говорил, что мы срываем работы по освоению месторождения. И так же вежливо, но неуступчиво я отвечал, что мы не подпишем акт приемки, если не будут устранены проектные и конструктивные недоделки. К чести Виктора Степановича, он, поворчав, согласился с нами. Была создана согласительная комиссия, которая и решила поставленные вопросы.

А вот с Б. Ельциным нам договориться не удалось. В то время, после Московского горкома партии, он работал заместителем председателя Комитета по строительству. Тогда на одном из сибирских деревообрабатывающих комбинатов была построена целая серия домов. Исследования показали, что содержание фенола в жилых помещениях этих домов значительно превосходит допустимые уровни. Началась тяжба, дошедшая до Москвы. Я понимал завод-чан — пропадали их труд, заработанные деньги. Но, с другой стороны, в этих домах должны жить северяне и проводить в них большую часть суток, при этом возникала реальная угроза появления у них бронхиальной астмы, заболеваний легких и крови. Позвонил Б. Ельцин и попросил меня подписать документ о возможности приемки домов. Когда я категорически отказался, он заметил: «Ну что же, как хотите. Я и сам без Вас подпишу этот акт». Не знаю, что было дальше. Может, все ограничилось только словами и Ельцин, всегда, как он говорит, радевший за народ, не подписал этот документ.

Можно привести много других примеров, каждый из которых начинался бы со слова «впервые». Впервые была создана система борьбы со СПИДом; в стране начало функционировать более 400 специальных лабораторий. И как бы нас тогда ни критиковали за пренебрежение к этой проблеме, за недостатки в развертывании соответствующей службы, она доказала свою эффективность. По крайней мере разговоры об эпидемической ситуации в России, на Украине начали возникать лишь в последнее время — в условиях свободы, демократии, рынка и одновременно резкого возрастания наркомании, венерических заболеваний, бедности. Когда мы покидали министерство в 1990 году, в стране было около 100 больных СПИДом, сегодня на просторах бывшего СССР их количество начало исчисляться тысячами.

Хотелось бы сказать и о создании системы экстремальной медицины. В те годы не было специального Министерства по чрезвычайным ситуациям и все вопросы медицинского обеспечения в случае катастроф возлагались на Министерство здравоохранения и его органы на местах. Необходимость создания службы экстремальной медицины стала для нас очевидной после землетрясения в Армении. Это было тяжелое организационное и психологическое испытание и для меня, и для многих наших служб.

Вернувшись в Москву, мы не только организовали центр экстремальной медицины, но и создали материальную базу для медицины катастроф. Помню, как Н. Рыжков удивился, буквально через месяц познакомившись с развернутым в Центральной клинической больнице полевым передвижным госпиталем с самыми современными технологиями. Были заказаны специальные медицинские самолеты — операционные, реанимационные, эвакуационные. Не знаю их судьбу сейчас, но создаваемая в те времена система была единственной в мире, что подчеркнули участники проведенной нами в мае 1990 года Международной конференции «Медицина катастроф».

Надо сказать, что мы смело шли на неординарные поступки, которые иногда шокировали некоторых партийных и государственных руководителей, ставили в тупик органы информации. Много шума наделала организованная нами сравнительная выставка зарубежного и отечественного медицинского оборудования. Надо честно сказать, что эту нашу идею активно поддержал Лигачев. В специальных выставочных помещениях, которыми располагал Кардиологический центр, были собраны образцы медицинской техники иностранных фирм и отечественных производителей.

На выставку приехали Е. Лигачев, Н. Слюньков (тогда секретарь ЦК КПСС по промышленности) и более 20 министров. Конечно, выставка стала позором для нашей промышленности. Мне и то было неудобно за моих коллег-министров, со многими из которых я был в хороших отношениях. Отдельно приехал Н. Рыжков. Он долго ходил по выставке и в заключение сказал: «Давайте предложения по плану организации производства лучших образцов. Надо в корне менять ситуацию».

Тут же было решено начать строить специальный завод медицинского оборудования, на что выделялось 200 миллионов долларов. Завод финские и югославские строители начали строить в Сызрани. Возвели корпуса, закупили на 70 миллионов долларов оборудования. Но пришел 1992 год, и все рухнуло. Ко мне часто приезжали менявшиеся директора, спрашивали совета, говорили, что обращались во все инстанции, но безответно. Кажется, последнее решение власти реформаторов заключалось в развертывании складских помещений в корпусах, предназначенных для создания самого современного медицинского оборудования. Действительно, кому сегодня нужен такой завод, когда само здравоохранение «дышит на ладан»?! А ведь по проекту он должен был стать крупнейшим в Европе.

Была еще одна важная черта нашей деятельности -опора на коллективный разум, привлечение к решению проблем здравоохранения широких кругов медицинской общественности. При этом мы понимали гласность, о которой в тот период трубили на каждом общественном перекрестке, не как политическую болтовню в целях борьбы за власть, за положение в обществе, а часто и в личных корыстных целях, а как конструктивную дискуссию, определяющую наиболее эффективный путь совершенствования и обновления.

Откройте книгу «Всесоюзный съезд врачей (Москва, 17-19 октября 1988 года)», изданную издательством «Медицинская энциклопедия» в 1989 году, и там вы найдете подтверждение моим словам. Это был деловой, открытый, критичный разговор медиков нашей страны, впервые собравшихся на свой форум, чтобы определить пути развития здравоохранения. Съезд проходил после XIX партконференции, за которой последовала волна нападок в органах информации, на митингах и съездах на политику КПСС, правительство, начали разгораться националистические и шовинистические настроения. Некоторые партийные деятели боялись, что съезд, обсуждающий такую злободневную тему, как здравоохранение, из профессионального превратится в очередной политический митинг. Другие, наоборот, критиковали нас за то, что съезд не стал ареной обсуждения политических проблем перестройки.