Вкус листьев коки - Карин Мюллер

Раздобыв удостоверения прессы, мы рванули в ближайшую лавку, где торговали фиолетовыми платьями. Старуха надела мне через голову ритуальный костюм, туго подпоясала грубой белой бечевкой, бросила взгляд на мои грязные кроссовки и приказала идти босиком.

Главную площадь Лимы окутал аромат гвоздичных бутонов, такой густой, что, казалось, его можно почти вкусить. Вся площадь была усыпана грудами цветов. Группы женщин с целеустремленным видом отрывали бутоны от стеблей и сыпали лепестки в разноцветные кучки, которые становились все выше. Мужчины рисовали мелом сцены религиозного содержания на прямоугольниках улиц, опоясывающих площадь, и присыпали рисунки мокрыми опилками. Вскоре и я принялась потрошить бутоны бок о бок с усталыми женщинами, чьи лица были покрыты желтыми пятнами ароматной пыльцы. Они были родом из Барранки и еженедельно добровольно помогали в столовой для бедных, а раз в год приезжали в Лиму и ткали цветочный ковер для праздника Христа Чудотворца. Они были из деревни и по-настоящему знали, как трудна жизнь.

И вот лепестки посыпались на асфальт бесконечным дождем, и цветочные картины обрели форму и цвет. Я переходила от одного панно к другому, восхищаясь смиренной верой, благодаря которой люди создавали эти творения, которым предстояло прожить всего несколько часов, прежде чем их растопчут толпы демонстрантов. «Как жаль», – думала я, и мне хотелось фотографировать, снимать на камеру, собирать доказательства того, что все это существует, что весь этот труд не напрасен. Увидев, как я расстроилась, мои товарки рассмеялись.

– Это и есть вера, – сказала одна из них, обводя рукой площадь, преображенную трудом тысяч людей.

Она была права. Результат был не так важен. Сам акт поклонения – вот что имело значение. Преходящая природа картин лишь наделяла религиозный поступок большим смыслом.

И все же мне хотелось сохранить в памяти нечто большее, чем тающее воспоминание о запахе опилок, смешивающемся с ароматом цветочных лепестков. Мы с Велби отправились на разведку в близлежащие здания. И вскоре оказались на шестом этаже дома, окна которого выходили на площадь. Вид открывался нереальный: островки света в полуночной темноте и огромный ковер с узором из голубей и оливковых веток, потиров и кровоточащих сердец. Я вдруг осознала всю глубину веры этих женщин. Как легендарные узоры пустыни Наска, эти произведения искусства можно было в полной мере оценить, лишь взглянув на них с высоты. Самим художникам никогда не суждено было узреть результаты своего труда. Это был дар Всевышнему в самом истинном значении этого слова.

Мы вернулись в церковь ровно в пять утра и со слипающимися глазами стали ждать, когда Христос Чудотворец начнет свое долгое шествие по улицам Лимы. Пять тысяч верующих сидели в холодном каменном дворе, не сводя глаз с массивной двери собора. Я взглянула на терпеливые лица старух, завернутых в шали и сжимающих в скрюченных пальцах свечи и четки.

Наконец в дверях появилась невероятно тяжелая копия фрески. Ее несли на плечах шестнадцать «братьев» в фиолетовых одеждах. Мы прокрались под веревочным ограждением, отделявшим процессию от зрителей, роняющих слезы восторга, и словно попали в другой мир.

Паланкин раскачивался в медленном гипнотическом ритме. Его окружало кольцо женщин в белых вуалях, которые несли лампады, подбрасывая в них уголь крошечными серебряными ложечками. Сладкие струйки ароматного дыма ласкали мои щеки и проникали в ноздри. Женщины пели, ступая босиком по тропе Господней.

Толпы разрослись, и на улицах не осталось ни одного свободного места. Вокруг нас словно текла людская река.

Солнце ползло по небосводу быстрее, чем фреска двигалась по улицам. Вскоре город окутала удушающая жара. Паланкин был сделан из цельного дуба и украшен тысячами фунтов серебра; шестнадцати седовласым носильщикам приходилось нелегко. С их лиц стекал пот, пропитывая одежду. Один из них зашатался, уже почти теряя сознание, но не желал освобождать почетное место. Его поддержали, утерли лоб.

Центральная площадь была заполнена людьми от стены к стене; все стояли на цыпочках, чтобы получше все рассмотреть. Их присутствие было осязаемым, материальным, как каменная набережная, вдоль которой текла река. Мы подошли к краю цветочных панно, выложенных на мостовой между толпами. Несмотря на бурлящую людскую массу, поджидающую появления фрески, картины были в целости и сохранности. Но после того, как носильщики прошли мимо, не осталось ни единого цветка, чтобы засвидетельствовать кропотливый ночной труд.

Давка становилась все сильнее, и вскоре даже носильщики с трудом протискивались сквозь толпу. Мы с Велби решили сбежать в то здание, что обнаружили накануне. Оно было всего в пятидесяти футах, но в данной ситуации – все равно что в пяти милях. Сперва я держала камеру перед собой на вытянутых руках и непрерывно бормотала извинения, пытаясь пробить себе дорогу. Теперь я поняла, что чувствует зубная паста, когда ее выдавливают из тюбика. Продвинувшись на двадцать футов, я застряла намертво. В последней отчаянной попытке вырваться на свободу я пригнулась и проползла под частоколом ног, по-прежнему выкрикивая извинения и периодически вставая на ноги, как суслик – на задние лапки, чтобы определить свое местонахождение. Но даже это вскоре стало невозможным. Я оказалась зажатой между телами зрителей, неспособная пошевелить ни плечом, ни пальцем ноги; колени, бедра, груди, локти соседей были плотно прижаты ко мне. Какая-то женщина потеряла сознание. Но упасть она не имела никакой возможности. Постепенно мы образовали единый живой сплав: наши дыхания синхронизировались, и когда один выдыхал – у другого как раз освобождалось место для вдоха. В данный момент нас объединяла не столько вера, сколько местонахождение.

Безразличная к нашим страданиям фреска двигалась все дальше по улицам города.

На балконе пятого этажа было полно европейцев и богатых лименьос, наблюдавших за процессией с наиболее выгодного ракурса. С такой высоты площадь казалась пестрым ковром булавочных головок, которые на самом деле были головами людей. Маленький бело-фиолетовый островок двигался прямо по цветочным картинам. Музыка была почти не слышна; аромат благовоний еле различим в воздухе.

– Вы бы посмотрели, как там внизу, – обратилась я к паре англичан, которые стояли рядом. И предложила им свой пропуск, по которому их бы пустили к паланкину.

Но женщина отреагировала так, будто я пыталась всучить ей одеяло, под которым спал больной оспой.

– Да кто в своем уме туда полезет? – воскликнула она, глядя на толпу поверх балконных перил. – Там же настоящая давка!