На посошок - Рэй Брэдбери

— Джек! — прошептал я еле слышно.

Мелвилл вздрогнул. Я затаил дыхание. Джек, набожный парень, прекрасный душой и телом, верный товарищ, с которым можно смело пускаться в любое плавание… А Готорн[58]? Что, если прихватить с собою и его? Каких бы разговорчиков мы наслушались! Он сделает нашу жизнь праздником, а Джек будет трогать сердца и услаждать взоры. Готорн — для шумной дневной суеты, Джек — для безмолвия ночи и бесконечных рассветов.

— Джек, — прошептал Герман Мелвилл. — Разве он живой?

— Я мог бы дать ему жизнь.

— Так что же оно такое, эта ваша машина, Божье благословение или проклятье? Творенье Бога или языческие штучки Времени?

— Словами это не выразить, сэр. Это как центрифуга, которая отшвыривает годы, возвращая нам молодость.

— И вы действительно можете все это?

— И получить корону короля Ричарда? Да!

Мелвилл попытался встать на ноги.

— О боже… — Голос его упал. — Я не могу идти…

— Попробуйте еще раз!

— Слишком поздно, — сказал он. — Я уже ни рыба и ни мясо… На суше — Стоунхендж, на море же — разверстая пучина. Но что же между ними? И где оно — это «между»?

— Здесь, — ответил я, коснувшись своей головы. — И здесь, — добавил я, коснувшись сердца.

Глаза старика наполнились слезами.

— О, если бы я действительно мог поселиться в этой голове и в этом сердце!

— Вы уже там.

— Я готов провести у вас день. — Он продолжал рыдать.

— Нет, капитан «Пекода», — сказал я. — Тысячу дней!

— Какая радость! Но постойте…

Я подхватил его под локоть.

— Вы отворили двери библиотеки и даровали мне глоток прошлого! Но стал ли я выше? Выпрямился? И голос больше не дрожит?

— Почти не дрожит.

— Руки?

— Руки юнги.

— Значит, оставить сушу?

— Да, оставить.

— Посмотрите на мои ноги… Разве я смогу сняться с этих якорей? Но все равно спасибо за чудо ваших слов, огромное вам спасибо…

В тысяче миль от меня увидел я старика, его рука поднимала и опускала, поднимала и опускала штемпель, ставила, и ставила, и ставила печать на таможенные бланки. Закрыв глаза, я пятился вслепую, пока не почувствовал на шее прикосновение крыльев. Я повернулся, и огромная бабочка подобрала меня.

— Герман! — крикнул я что было сил, но нантакетская таможня и причал уже исчезли из виду.

Подхвативший вихрь вынес меня совсем в другом времени перед домом, дверь которого открылась и закрылась за мной, и я увидел прямо перед собой невысокого коренастого человека.

— Как вы здесь оказались? — спросил он.

— Спустился по трубе, просочился под дверью. Простите, кто вы?

— Граф Лев Толстой.

— Автор «Войны и мира»?

— А что, есть другой? — воскликнул он возмущенно. — Лучше ответьте, как вы сюда попали и что вам здесь нужно?

— Я хочу помочь вам бежать отсюда!

— Бежать?!

— Да, бежать из дома. Вам больше нельзя здесь оставаться. Вы сходите с ума, ваша жена не в себе от ревности.

Граф Лев Толстой окаменел.

— Откуда вам это?..

— Я читал об этом в книгах.

— Таких книг не существует!

— Скоро они появятся! Ваша супруга ревновала вас к горничным и кухаркам, к дочкам садовника и к любовнице вашего счетовода, к жене молочника и к вашей племяннице!

— Прекратите! — воскликнул граф Лев Толстой. — Я не хочу слушать этот вздор!

— Это неправда?

— Может быть, да, а может быть, и нет. Да как вы смеете!

— Ваша супруга грозилась порвать все простыни, поджечь кровать, запереть дверь и укоротить ваш «модус операнди»[59].

— Сколько можно все это терпеть! То виновен, то невиновен! Ну что за жена! Повторите, чего вы хотели?

— Я предложил вам сбежать из дома.

— Так поступают дети.

— Да!

— Вы хотите, чтобы я уподобился подросткам? Решение помешанного.

— Это лучше, чем кара помешанной.

— Говорите потише! — прошептал граф. — Жена в соседней комнате!

— Ну так идем!

— Она спрятала мое белье!

— Постираем по дороге.

— По дороге куда?

— Куда угодно!

— И долго ли мне придется прятаться?

— Пока ее кондрашка не хватит!

— Отлично! Но кто вы?

— Единственный человек на свете, который не только прочел роман «Война и мир», но и запомнил имена всех персонажей! Хотите, перечислю?

В этот момент кто-то начал ломиться в дальнюю дверь.

— Слава богу, она заперта! — сказал я.

— Что я должен взять с собой?

— Зубную щетку! Быстро!

Я распахнул входную дверь. Граф Лев Толстой выглянул наружу.

— А что это тут туманное, с прозрачными листьями?

— Это ваше спасение!

— Замечательно!

Дверь сотрясалась так, словно в нее ломились слоны.

— Она совершенно обезумела! — воскликнул граф.

— Вы уже надели кроссовки?

— Я…

— Бегите!

Он ринулся к машине, и машина укрыла его.

Дверь библиотеки распахнулась широко, как врата ада, и на пороге возникла бешеная фурия.

— Где он? — крикнула она.

— Это вы о ком? — спросил я — и исчез.

Не знаю точно, то ли я материализовался перед Билли Барлоу, то ли он материализовался передо мной. Билли сидел в моей библиотеке, листая увесистые тома произведений Толстого, Мелвилла и Папы.

— Два поражения и одна победа! — сказал я.

Билли захлопнул Мелвилла, закрыл Папу и улыбнулся Толстому.

— Он все-таки оставил свою мадам, — сказал я.

— И что же — она последовала примеру Анны Карениной?

— Бросилась под поезд? Нет.

— А жаль. И куда же ты двинешься теперь? Может быть, стоит отправиться в Белый дом апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого и стащить у Мэри Тодд билеты в театр для Линкольна?[60]

— Нет уж, уволь. Она мне за них глаза выцарапает. Отдать швартовы!

Золотые крылья затрепетали, коснувшись брызг из отделанного мрамором фонтана, находившегося вблизи отеля «Плаза». Струи фонтана били высоко в ночное летнее небо. По фонтану с хохотом, гиканьем и воплями расхаживали, пошатываясь, с бокалами мартини в руках красивый мужчина в промокшем насквозь смокинге и интересная женщина в серебристом вечернем платье.

— Эгей! — окликнул их я. — Зельда! Скотти! На выход!

Ну и что же ты можешь сказать в свое оправдание?

Well, What Do You Have to Say for Yourself? (2002)

— Ну и что же ты можешь сказать в свое оправдание?

Он взглянул на трубку и придвинул ее поближе к уху.

— Ты знаешь, который сейчас час?

— У тебя что, своих часов нет?

— Они остались на тумбочке возле кровати.