Полное собрание сочинений. Том 3. Басни, стихотворения, письма - Иван Крылов

Изъясня преданнейше вашему превосходительству о всех беспокойствах, которые я претерпел, заключаю я сие письмо мое нижайшею просьбою, чтоб ваше превосходительство благоволили с подателем сего письма прислать мою оперу «Бешеную семью», если она уже вам не нравится, также «Американцев», ибо я твердое предприял намерение одной публике отдать их на суд.

А как я некоторым образом должен ей дать отчет, почему мои творения не приняты на театр, то я думаю, ваше превосходительство, дозволите милостиво припечатать мне сие письмо при моих сочинениях, что же касается до билета для входу в театр, то я, видя мою невинность и почитая ваше превосходительство, за излишнее признаю утруждать вас о нем моею просьбою и оставляю на соизволение проницательному и просвещенному разуму вашего превосходительства или подтвердить свое подписание, или подтвердить над ним Казачиев приговор. Я ж с моею преданностию имею честь пребыть

милостивого государя

вашего превосходительства

всепокорнейший и преданный слуга

Иван Крылов.

Е. И. Бенкендорф {Елизавета Ивановна Бенкендорф (1763–1842) – дочь екатерининского вельможи А. И. Глебова, жена упоминаемого в письме отставного бригадира Ивана Ивановича Бенкендорфа. Семья Бенкендорфов проживала летом в своем подмосковном имении селе Виноградове (Дубровка), в семнадцати верстах от Москвы, по большой Дмитровской дороге; зимой – в Москве. // Из сохранившихся о Крылове документов можно предполагать, что «он приехал к Ивану Ивановичу Бенкендорфу в 1793 г., когда обстоятельства заставили его покинуть Петербург» («Село Виноградово», 1912, М., стр. 58). // Судя но словам Крылова, что он не может «не оглядываться к Москве», вспоминая семейство Бенкендорфов, надо полагать, что письмо было послано именно в Москву, а не в Виноградово, как считал В. В. Каллаш (Полн. собр. соч, Крылова, т. I, СПб., 1904 г., стр. 434).}

26 ноября 1795 г

Милостивая государыня!

Говорят, что Аристотель был едва не проклят всем афинским собором за то, что он женщине приносил приличные Церере жертвоприношения. Я не язычник, но если б изобразить всё почтение, которое я к вам чувствую, то бы попал я под один приговор с Аристо<то>лем, и всему бы этому виною были ваши привлекательные, ваши любезные качества, которые всякого, кто вас узнает, вводят точно в опасность [стать] сделаться идолопоклонником.

Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный [христианин] магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к [Иерусалиму] Мекке. «Вот лесть!» скажете вы, и я знаю, что тот, кому случится увидеть мое письмо, будет бранить меня, как льстеца, но зато я надеюсь, что те, которые увидят вас, будут точно за меня стряпчими в этом деле. Но я позабываю, что воображение о ваших достоинствах завлекает меня в похвалы, которые никогда не кончатся, если я дам себе волю, – вы их столько-столько слышите! [Итак]

Я давно, как добрый идолопоклонник, желал принести вам жертву и довольно долго трудился над картинкою {«Картинка», которую Крылов послал при письме, – портрет Екатерины II. Стихи, приложенные к письму, см. выше. Строки:}, писавши ее пером с гравировки; наконец, я кончил и, чтоб дело сделать в порядке, засел с музою в уголок и написал стихи. Уже готовился укласть мою посылку, но

Ordine I 'uomo e Dio dispone {«Ordina l'uomo…» (в тексте письма «Ordine») – «Человек предполагает, бог располагает».}

говорит Ариост, – сё это вышло совсем иначе, нежели я хотел: картинка пропала. Я начал другую, которую теперь имею честь вам послать, но и эту у меня облили чернилами, так что я нижнюю часть лица принужден был скоблить и снова покрывать. Словом, бедная моя работа так испорчена, что я решился оставить ее недоконченною, но не решился оставить моего предприятия: нет, я еще успеть надеюсь, принявшись в третий раз.

L'ultima che si perda e` la speranza {«L'ultima que si perda…» – «Последнее, что теряешь – надежду» – стих из лирической драмы Метастазио (1698–1782) «Покинутая Дидона».}

говорит божественный Метастазий в своей «Дидоне», и, кажется, стих сей извлек он из самой глубины сердца человеческого: таковы точно люди, таков точно я во всех делах моих. До сих пор все предприятия мои опровергались, и, кажется, счастье старалось на всяком моем шагу запнуть меня; это было, есть и, может, вечно так будет; но пусть только надежда, мой верный друг, пусть только одна она не отлучается от меня и проводит меня до моего гроба – пусть оставит она меня, когда, переехав Стикс, увижу я на дверях ада страшную надпись:

Lasciate ogni speranza, o voi ch'entrate! {«Lasciaie ogni…» – «Оставьте все надежды, о, вы, сюда входящие» – надпись на вратах ада в «Божественной комедии» Данте.}

Надпись ужасная, которою Дант страшнее изобразил ад, нежели множеством других своих стихов. Итак, пусть только тогда она меня оставит, и я по крайней мере скажу, что я в жизни имел утешительного товарища.

Воспоминание моих старых и еще вновь приключившихся мне несчастий и потерей завело меня к скучному, может быть, для вас болтовству; но простите пустыннику, который рад, сыскавши первый случай говорить чувствительному сердцу.

Я встал, дал успокоиться моей памяти и протолкал, так сказать, из головы все мои несчастия, и теперь опять весело продолжаю мое письмо: иначе я бы замучил Вас Еремииным своим плачем. Итак, посылаю вам мою картинку и стихи при ней, каковы они есть.

Что касается до картины, то я жду только первого случая, как приняться за работу, и тогда вместо сей недоконченной буду иметь честь прислать вам что-нибудь порядочное. Хотя я знаю, что сии труды мало вас достойны, но я все-таки повторю мои стихи:

Пусть вспомнят то, что часто к богу {«Пусть вспомнят то…» – цитата из них.}Мы с свечкой денежной идем.

Милостивая государыня,

ваш покорнейший слуга

И. Крылов.

Милостивому государю моему Ивану Ивановичу свидетельствую искреннее мое почтение. Я не смею к нему писать, боясь затерзать его своим письмом; но если он мне [это] разрешит, то я эту честь иметь, конечно, не упущу.

Боясь аккуратность Василия Евграфовича подвергнуть тяжелому испытанию, всё это я доставлю к вам не через его руки.

Ноября 26 дня

1795 года.

М. П. Сумароковой {Мария Павловна Сумарокова родилась около 1787 г. – дочь писателя Павла Ивановича Сумарокова (племянника знаменитого А. П. Сумарокова), служившего в Преображенском полку под начальством князя С. Ф. Голицына и женатого на его двоюродной сестре. Крылов с 1797 г. жил вместе с Сумароковыми у кн. Голицына в его имениях Зубриловке (ныне – Пензенской области) и Казацком (близ Киева), давая уроки двум сыновьям князя. Ученицей Крылова была и М. П. Сумарокова. По позднейшему рассказу М. П.Сумароковой Я. К. Гроту, письмо Крылова написано им в августе 1801 г. (это примерно совпадает и с указанием Крылова в письме, что М. П. было в это время 15 лет) в Москву, куда к сентябрю должен был приехать вместе с Голицыным и он сам. Письмо М. П., на которое отвечает Крылов, равно как и упоминаемый им ее французский дневник («журнал»), до нас не дошли.}

Август 1801 г

Простите мне, сударыня Марья Павловна, что так долго не отвечал я на прелестное письмо ваше, которое мне чрезвычайно много принесло удовольствия. Несколько раз перечитывал я его и на всякой строке видел и ваше доброе сердце и вашу чувствительность; сохраняйте их, и вы будете любезны и почтенны для всех честных людей; умножайте свои познания, и вы далеко назади оставите тех пригоженьких куколок, которые тогда только и живут, когда они вальсируют.

Вы видите, что я по-старинному не щажу нравоучений, но если б я меньше желал вам добра и меньше бы знал 344 вас, то бы, конечно, за неучтивость почел говорить нравоучения пятнадцатилетней девушке; но вы никогда ими не скучали. Счастливы будете, если, и вступя в свет, станете предпочитать добрые советы глупым ласкательствам – и если охотнее станете слушать замечания на ваши недостатки, нежели похвалы вашим совершенствам.

Наконец, и вы оставили прелестное Казацкое. Угадать ли, с кем вам более всего жаль было расстаться? С вашим воробьем – неправда ли? Божусь, что и я не без жалости воображал эту разлуку. Бедная птичка, она, верно, еще долго после вашего отъезда будет прилетать к вашему окну. С каким удовольствием читал я об ней. Если б это попалось мне где-нибудь в книге, то бы меня ни в половину так не тронуло, для того, что я бы почел это за сказку. Но в вашем письме меня чрезвычайно это растрогало. Видите ли, что я вам более печатного верю. Канарейки ваши так же очень милы, и я бы любопытен знать, где они остались, когда вы поехали из Казацкого.

Читал я у папеньки вашего ваш журнал французский. Приятно мне было знать, что вы меня в нем вспоминаете, и я вас тысячу раз за то благодарю. Но видите ли, что вы меня этим журналом оправдали, вспомните, какие у нас бывали споры, когда советовал я вам письма писать журналом, а вы спорили, что этого сделать никак нельзя – однако же на моем сбылося. Журнал ваш довольно любопытен, мы нашли в нем много мыслей таких, которые вам честь делают, а сверх того написан он очень хорошо: стало, я прав, и вам нужно только было не полениться.