Две женщины - Мартина Коул

Барри же переживал главным образом оттого, что в тот момент, когда мальчик умирал, он, его родной отец, распутничал. Барри постоянно болтал о ребенке, описывал его: какой он был хорошенький, какой «настоящий мужчина» мог бы из него вырасти и разбить бы не одно женское сердце. Барри даже не упустил случая похвастаться величиной пениса малютки. Эта штучка, утверждал он, у мальчика была приличного размера, так что его папке не пришлось бы краснеть за сына.

Сьюзен понимала, что по-другому горевать Барри не умеет. Так ему было легче жить на свете. Но от этого ее ненависть к нему не становилась слабее. Сьюзен до сих пор не разговаривала с ним. Даже в похоронном бюро, где он выбрал самый дорогой гроб с крестом из чистого золота на крышке, она едва кивнула ему в знак согласия.

Сьюзен почувствовала, как кто-то взял ее за руку, и догадалась, что это Дорин. Ну что бы она делала без подруги? Дорин была единственным человеком, с которым Сьюзен могла сейчас разговаривать, да и то когда они оставались вдвоем, без посторонних. В такие моменты горькие слова лились у Сьюзен потоком, и смысл их был полностью ясен, наверное, только ей одной. Но ей самой хотелось думать, что и Дорин понимает ее.

Сьюзен казалось, что Дорин разделяет ее страдания, что до сознания подруги дошел весь ужас случившегося, что она поняла то, чего не могли понять ни мать, ни бедная старая Айви. Миновало всего три дня после смерти мальчика, а бабушка уже советовала Сьюзен «взять себя в руки», повторяя, что в жизни всякое бывает и что надо продолжать жить.

Странно, но Сьюзен не раздражали слова Айви. Наоборот, она была в какой-то степени благодарна старой женщине. По крайней мере, думала она, Айви и Кейт сознают, что произошло нечто ужасное, непоправимое. Обе не желали знать своих сыновей, обе были на ее стороне. Так размышляла Сьюзен, стоя на траурной церемонии. Это хоть немного отвлекало ее от печальной заупокойной службы.

Сьюзен перевела взгляд на отца. Следовало отдать ему должное – он хоть оделся по случаю поприличнее. Джоуи был аккуратно подстрижен и выбрит, костюм отглажен. Джоуи поймал ее взгляд и грустно улыбнулся ей в ответ. Она поняла, что улыбается, и поспешила закрыть рот ладонью.

Что это с ней? Что во всем этом смешного, черт побери?

Да то, что ее сын Джейсон избежал уготованной ему судьбы, сообразила вдруг она. Эта мысль вертелась в ее голове непрестанно, день за днем и вот теперь окончательно оформилась. Ее сынок не попадет в руки Барри и Джоуи, они не сделают из него «настоящего мужчину». Уж кто-кто, а она знала, что выживи он – и они непременно измарали бы его, заставили бы подражать им, перенять свой образ мыслей.

Барри уже однажды пообещал, что сделает из него боксера. Он хотел, чтобы он рос «маленьким крепким орешком». Но у Джейсона, ее любимого сыночка, хватило ума сбежать от них. Теперь она ясно это сознавала. Стоило ему только разок на них взглянуть – и он был таков. Ей было невыносимо горько, но эта мысль хоть немного приносила ей облегчение.

В церкви Сьюзен особенно остро ощущала свою нечистоту, зная, что она все еще больна дурной болезнью, которая бывает только у грязных людей. Стоя у алтаря перед лицом Всевышнего, она воображала, как отравленная болезнью кровь бежит у нее по венам – так она текла по ее венам тогда, когда дитя еще было в ней; так болезнь перетекла по ее венам в тельце ребенка по милости Барри Далстона, этого распоследнего мерзавца и родного отца погубленного младенца.

Ее опять стал разбирать смех. Четыре человека из присутствовавших на похоронах лечились от венерического заболевания в специальной клинике. «Жаль, что тут нет Фрэнсис, – подумала Сьюзен. – Тогда получилось бы пять».

Пять особо отличившихся. При этой мысли Сьюзен чуть не расхохоталась. Она услышала голос отца. Джоуи говорил, что первое время за могилкой следовало бы присматривать. «Понимаете, – объяснял он всем и каждому, – на крышке гроба крест из чистого золота, и могут найтись такие, что откопают гроб и сдерут крест. Сами знаете, какие тут люди».

Джун приказала ему заткнуться, не оценив его здравомыслия. Но Сьюзен понимала, что Джоуи по-своему хотел утешить дочку, намекнуть ей, как они постарались для ребеночка, сделали все как полагается. Потратили много денег, устроили ему, как выразилась Айви, «достойные проводы». Проводы куда? Куда, так их растак, они его провожали? Одного, без мамочки?

Что это за Бог, который допустил такое?

Но тут же выражение лица Сьюзен изменилось, стало мягче. Тот же Бог, что послал ей Барри Далстона. Разве не так? И как же она молила Господа о любви Барри, дура этакая!

Все кончилось. Сьюзен поняла это по тому облегчению, которое отразилось на лицах людей. Лица уже не были печальны. К ней подошел Барри и обнял за плечи. Он плакал. Сьюзен видела, что за ними наблюдают, в том числе Мод с выводком своих гадючек-подруг. Ишь, сбежались, как крысы на падаль.

– Отвали, Барри.

Сьюзен произнесла это тихо, но с силой, и ее услышали. В этот миг ее как будто прорвало. Слезы хлынули из глаз. И все из-за запаха, который исходил от Барри. Запаха, который она когда-то так любила: туалетной воды и сигарет, бриолина и рыбы с картошкой.

Когда-то его близость была для нее всем на свете, рядом с ним она чувствовала себя надежно. Сьюзен любила и желала его. И вот теперь она плакала о своем покойном ребенке. О своей погубленной юности, от которой не останется даже светлых воспоминаний.

Барри казался для нее спасением, он избавил ее от жизни под одной крышей с Джоуи и Джун. Он так долго был светом в ее окошке, она так мечтала завладеть им. Теперь же Сьюзен понимала, что все время она пыталась добыть фальшивое золото.

И все же она позволила ему крепко прижать ее к себе. Как-никак хоронили его сына, и тут было не время и не место устраивать истерики, как бы сильно ей ни хотелось выплеснуть всю правду ему в лицо. Вокруг стояли и пялились соседи, которым вовсе не следовало знать, что творилось у нее на душе. Как бы ни было пусто и тяжело на сердце, привычка прятать от людей сокровенное оставалась для Сьюзен сильнее.

Она проснулась посреди ночи. Свет уличного фонаря, проникая в окно спальни, струил мягкий, золотистый свет. Грудь Сьюзен горела, словно внутри у нее разгорался пожар. Ей было жарко и плохо.

Барри стоял на коленях у кровати. Она поняла, что это он ее разбудил, прервав блаженный, спасительный сон, который хоть на время давал забыть о боли. Какое это прекрасное изобретение – снотворные таблетки.

– Ну что, опять? Не надоело?

Она сказала это тихим, усталым голосом, но в ночном безмолвии ее слова прозвучали громко, резко.

– Я люблю тебя, Сью. Люблю, и все.

В его голосе слышалась неподдельная боль, но Сьюзен это не трогало. Она не ответила.