Птицелов - Юлия Остапенко

Прошло ещё несколько дней. Южная зима нравилась Лукасу, и он отдыхал, большую часть дня валяясь в кресле с задранными вверх ногами и думая о том, о чём не думал очень давно. Это были приятные мысли, и его даже коробило то, насколько приятные. А потом, одним промозглым утром, когда с неба моросил не то дождь, не то мокрый снег и высунуться на улицу казалось поганее, чем лезть Ледорубу в пасть, Лукас бросил взгляд за окно и увидел Талиту из Дассена. Она стояла у ворот, вцепившись руками в прутья решетки, с откинутым капюшоном и без платка на голове, и не то дождь, не то снег скользил по её блестящим чёрным волосам. Её лицо было такой же твёрдой, застывшей маской, но в глазах сквозила мольба и, отчасти, безумие. Она выглядела невероятно одиноко — там, внизу, одна посреди пустой улицы, где не виднелось даже собак, маленькая, сгорбленная, бездомная и никому не нужная. Лукас долго смотрел на неё, потом отошёл от окна и, снова завалившись в успевшее стать любимым кресло, взялся за перо.

Не мучай себя. Подумай о своём ребёнке, том, который ещё жив. Я ничем не могу тебе помочь. То, что я сделал, я сделал для себя, а не для тебя, мне хотелось загладить собственную давнюю вину. Ты пострадала случайно. Прости меня, я не хотел бередить твои раны. Довольно того, что ты разбередила мои.

Ответа на это письмо она не прислала. И вообще перестала ему писать. А Илье больше не ходил со счастливым видом — то ли внял предупреждениям Лукаса, то ли ему дали от ворот поворот.

На следующий день Лукас отправился к Дороту. С момента его приезда в Турон прошло семь дней.

— Кофе? — ухмыляясь, с порога предложил старый плут.

— В другой раз, — обескуражил его Лукас, жестом отклонив предложение сесть. — Ты узнал то, что я просил?

— Конечно, мой многомудрый мессер. Марвин из Фостейна — знатный и известный рыцарь, славный воин, отличившийся во многих битвах, победитель множества турниров…

— О его победах на турнирах я наслышан, — перебил Лукас. — Я тебя о другом спрашивал.

— Живых близких родственников у него нет, он единственный сын и наследник покойного сэйра Роберта и единоличный владетель замков Фостейн, Голлоутон и Шепперд. С детства обручен с Гвеннет из Стойнби, что в нескольких милях западнее Фостейна, и как раз сейчас едет туда, чтобы наконец жениться на ней.

— Сейчас? — переспросил Лукас.

— Да, по приказу королевы. После войны он несколько недель провёл в Таймене, а теперь направляется в Стойнби.

— Это далеко от Турона?

— Смотря на каких конях, мой торопливый мессер. Я мог бы предложить…

— Чем скорее, тем лучше.

— Если вы воспользуетесь советом старого Дорота и выберите хорошую лошадь, то будете там на неделю раньше молодого Фостейна.

Неделя?.. Это больше, чем мне нужно, подумал Лукас. Сейчас вот хватило шести дней.

— Хорошо. Что-то ещё? Друзья, может, дальние родичи, с которыми он поддерживает связь?

— Ничего такого. Похоже, молодой Фостейн не особо любит компанию.

«А я люблю, — подумал Лукас. — И в его возрасте особенно любил. Мне без людей тошно становилось. Когда вокруг нет человеческих лиц, их быстро забываешь».

— Ладно, Дорот. Спасибо. Да, вот ещё что, та женщина… Талита из Дассена…

— Да, мой мессер? — взгляд ростовщика стал пытливым.

— Ты бы как-нибудь дал и ей попробовать кофе, — сказал Лукас и вышел вон.

Дома он сказал Илье, чтоб собирался в дорогу. Со вчерашнего дня оруженосец снова повеселел, так что Лукас не сомневался, что его весть достигнет нужных ушей. На самом деле он мог выехать и на пару дней позже, но это дело хотел закончить сейчас. Ровно неделя — это более чем достаточно. Он знал, что она придёт.

И она пришла, как раз когда он спускался по лестнице в окружении ахающих слуг — никак им, беднягам, не привыкнуть к тому, сколь стремителен приезд и отъезд их хозяина. Филл суетился больше всех, заверяя, что в следующее посещение мессера дом будет в полном порядке. Лукас рассеяно кивал, зная, что вряд ли когда-нибудь ещё посетит этот город. Потом поднял голову и увидел её. И тогда она удивила его, в первый и последний раз, — тем, до чего дивно хороша оказалась с распущенными волосами, развевающимися по ветру.

По случаю отъезда хозяина ворота были открыты, конюх в них сдерживал коней, волнующихся в предчувствии скачки. Илье топтался рядом, бросая тоскливые взгляды куда-то за плечо — видимо, там пряталась от глаз его злобного хозяина прекрасная Лорья, пришедшая проводить возлюбленного. Талита прошла в ворота, точнее, вбежала в них, растрёпанная, в одной накидке поверх платья, в домашних туфлях — будто только что узнала и бежала со всех ног. У края лестницы она остановилась. Слуги увидели её и умолкли. Лукас смотрел на неё, натягивая перчатки. Потом спустился вниз, остановившись на нижней ступеньке. Талита не сводила с него глаз, и в её лице больше не было ни надменности, ни гнева.

— Я… пришла к тебе, — непослушными губами сказала она. — Ты был… единственным, кто…

— Так ты хочешь пойти со мной? — спросил Лукас и улыбнулся.

Он никогда не улыбался ей так. Он мало кому так улыбался. Марвину из Фостейна, например. И некоторым другим, перед тем, как задать им этот вопрос — всегда один и тот же вопрос.

Ну что, пташка, полетишь теперь со мной и станешь петь, как скажу?

— Я… — она с трудом шевелила губами, они были белыми, как и её лицо. — Я думала… что ты тоже…

Лукас мягко взял её за плечи. Должно быть, она ждала этого мгновения, мечтала, как прижмётся к его груди — но теперь не могла этого сделать. Талита из Дассена смотрела на Лукаса Джейдри, Птицелова, поймавшего её в силки, и не могла выдавить ни звука, а на её лице понемногу проступало ужасающее понимание того, что с ней сделали.

— Возвращайтесь домой, месстрес, — тихо сказал Лукас. — К своему сыну и мужу. Забудьте обо всём, что слышали и говорили. И дочерей своих забудьте. Надо забывать тех, кто мёртв.

Он разжал руки и пошёл к коню. Он знал, как смотрели ему вслед — как смотрели слуги, как смотрела она, но единственным взглядом, жёгшим его, был взгляд Илье, который стоял слишком близко и всё слышал, а главное — видел.

— Мессер, — начал он, когда они поравнялись, — вы…

— Тише, парень, — Лукас положил руку ему на плечо. — Не надо громких слов. Она жила в лицемерии перед самой собой и только и мечтала, чтоб её обманули. Однако, к слову сказать, запомни, что молчание порой — самая действенная ложь.

— Так вы ей… лгали? Про ту, которая умерла…

— Подслушивал? — укоризненно спросил Лукас. — И письма читал? Мерзавец. Весь в меня. С кем поведёшься…