Свифт - Александр Иосифович Дейч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гулливер не может не говорить об открытой классовой эксплуатации.
«Я оказал, что богатые пожинают плоды работы бедных, которых приходится по тысяче на одного богача, и что громадное большинство нашего народа вынуждено влачить жалкое существование, работая изо дня в день за скудную плату, чтобы меньшинство наслаждалось всеми благами жизни. Я подробно остановился на этом вопросе и разных связанных с ним частностях, но его милость плохо схватывал мою мысль, ибо он исходил из положения, что все животные имеют право на свою долю земных плодов, особенно те, которые господствуют над остальными».
Он рассказывает лошадям, чем его соотечественники вынуждены добывать себе пропитание: нищенством, грабежом, воровством, мошенничеством, сводничеством, клятвопреступлением, подкупами, подделкой, ложью, игрой, холопством, бахвальством, торговлей избирательными голосами, бумагомаранием, звездочетством, отравлением, развратом, ханжеством, клеветой.
И добавляет:.
«Читатель может себе представить, сколько труда мне понадобилось, чтобы растолковать лошади каждое из этих слов».
И как он объяснил лошади, что такое вино?! Как он показывал, что такое опьянение?
Затем, что такое министр?!
Характеристика европейского капиталистического дипломата, деятеля, государственного чиновника исключительна по своей остроте, простоте и правде.
Вот небольшая часть:
«Он никогда не говорит правды, иначе как с намерением, чтобы ее приняли за ложь, и лжет только в тех случаях, когда хочет выдать свою ложь за правду; люди, о которых он дурно отзывается за глаза, могут быть уверены, что они находятся на пути к почестям; если же он начинает хвалить вас перед другими или в глаза, с того же самого дня вы человек погибший. Наихудшим предзнаменованием для вас бывает обещание министра, особенно когда оно подтверждается клятвой; после этого каждый благоразумный человек удаляется и оставляет всякую надежду».
Способность Свифта глубоко чувствовать и глубоко возмущаться заставляет его при всяком случае вспоминать те факты, которые его особенно поразили или возмутили. Ему кажется, что как бы смешно и ядовито не изображать в сатирическом произведений позорное явление, явно глупое, явно роняющее человеческое достоинство, — оно в жизни будет все же ярче. Оно будет кричать и больше убеждать своей бесстыдной резкостью и обнаженностью, своей жизненной правдой.
Восприятие непосредственной обнаженной жизни было у Свифта невероятно остро, и необычайная резкость его сатиры объясняется именно тем, что он придавал жизненному факту большое значение и большую выразительность. Его натуре больше подходило бы открытое и прямое разоблачение, нежели, аллегории, скрытые намеки и сочинения, издаваемые анонимно, со всякими предисловиями, долженствующими скрыть подлинное имя автора.
Поразивший его факт чудовищной бессмыслицы и кретинизма, выражающийся, например, в целовании ноги папе — не оставляет его в покое. Он вспоминает его. много раз и всякий раз старается возможно более едко, по особому остро, запечатлеть это убожество. Йэху «лижет ноги и задницу своего господина и доставляет самок в его логовище; в благодарность за это он время от времени награждается куском ослиного мяса».
Но этого, конечно — как всегда — мало Свифту. Прощаясь с гуигнгмами, с лошадьми, Свифт опять не может удержаться и заставляет Гулливера целовать копыто лошади, причем сопровождает это таким до последнего предела едким замечанием:
«…я собирался пасть на землю, чтобы поцеловать копыто, но гуигнгм оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Я предвижу нападки, которым подвергнусь за упоминание этой подробности. Моим клеветникам покажется невероятным, чтоб столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я».
Свифт был достаточно острым и проницательным наблюдателем для того, чтобы наряду с темными отрицательными сторонами жизни. не заметить ее положительных проявлений.
Попытки наметок каких-то положительных программ довольно часто прорываются у Свифта, но все они не возвышаются над буржуазным радикализмом. Они касаются вопросов, связанных с буржуазной рационализацией земледелия, воспитания детей и женской эменсипации. Он ополчается против того, чтобы девушкам давать воспитание, отличное от воспитания юношей, и т. д.
Несколько раз он как бы приближается к крупным проблемам, разрешение которых единственно может изменить основы ненавистного ему общества — он полубессознательно натыкается на вопрос о классовой структуре общества, он как бы понимает, что именно оно, классовое разделение общества, является первопричиной большинства пороков и недостатков людей.
Но он проходит мимо разрешения этого вопроса. Он, конечно, нс в состоянии приблизиться к классовому анализу общественной жизни.
Точно с повязкой на глазах, как в игре в прятки, — он вот-вот нащупывает основную причину того, что потрясло его На всю жизнь, но опять отдаляется и тщетно продолжает свои поиски.
«Путешествие Гулливера» заканчивается очень сильно и скорбно.
Гулливер не хочет возвращаться к людям, к йэху, и для того, что-бы не было неясностей — так прямо и говорится — к европейским йэху.
Он пытается отдаться лучше в руки варваров, дикарей, чем жить среди европейских йэху.
Находясь на корабле, Гулливер намеревался броситься в море и спастись вплавь, лишь бы только не оставаться среди везших его в Европу йэху.
Он не знает лучших существ, нежели лошади, которые могут на' учить граждан цивилизованной Европы первоосновам чести, справедливости, правдивости, воздержанности, солидности, мужества, целомудрия, дружбы, доброжелательства и верности.
Он не хочет рассказать своему государю об открытых им странах, как это обязаны делать подданные-путешественники.
Он ясно представляет себе, что делается в таких случаях, т. е. получив сведения о новых странах, государь новую страну превращает в колонию по божественному праву.
«При первой возможности туда посылают корабли; туземцы либо изгоняются, либо истребляются, вожди их подвергаются пыткам, чтобы принудить их выдать свое золото; открыта полная свобода для совершения любого распутства, земля обагряется кровью своих сынов. И эта гнусная шайка мясников, занимающаяся столь благочестивыми делами, образует современную колонию, предназначенную для обращения в христианство и насаждения цивилизации среди дикарей-идолопоклонников».
Он делает осторожную оговорку, что — это не имеет касательства к британской нации, но боится, чтобы осталась какая-нибудь неясность в его отношении к англичанам, и через страницу рассказывает, что в Гуигнгмии весь род йэху, этих «гнусных скотов», произошел от двух англичан, причем ядовито замечает, что, насколько факт этот может быть доказательным, «предоставлю судить знатокам колониальных законов».
Скорбно кончаются «Путешествия Гулливера», но эту скорбь ни в коем случае не следует смешивать с мизантропией.
Скорбь Свифта, как и его сатира, всегда проникнута серьезной озабоченностью.
«Моей единственной заботой является общественное благо», пишет Гулливер.
И в каком бы гротескном окружении ни были подобные заявления Свифта — лично им сделанные или устами героя — им все-таки веришь, ибо вся сатира Свифта потому и
