Снова в школу (ЛП) - Чейз Эмма

И лучшая собака во всем мире уходит тихо и спокойно.

Гарретт издает тихий стон и прижимает Снупи ближе, пряча лицо в его пушистом белом меху. Его плечи трясутся, а спина вздрагивает. Я обнимаю его, заключаю в объятия, сжимаю и прижимаю к себе. Я целую его волосы, прижимаюсь лбом к его шее и всхлипываю.

Мы оба это делаем, вместе.

~ ~ ~

Несколько часов спустя мы входим в дом Гарретта. Он вешает ошейник с выгравированным именем Снупи на крючок рядом с дверью, благоговейно разглаживая его поверх темно-синего поводка, который висит там. Наши движения тяжелые, взвешенные и медленные. Скорбящие.

Я не отпускаю руку Гарретта. Не перестаю прикасаться к нему. Какой бы глубокой и мучительной ни была моя собственная печаль, я знаю, что его печаль в сто раз сильнее. Молча мы идем в спальню. Гарретт сидит на краю кровати, упершись ногами в пол, пока я расстегиваю его рубашку и снимаю ее с его рук. Я снимаю белую хлопковую майку под ней с его торса через голову. Расстегиваю его джинсы и спускаю их вниз по ногам, оставляя его голым, за исключением черных боксеров.

Это не сексуально, но… интимно. Утешение кого-то в его горе — это акт любви, а позволение сделать это — дар доверия.

Гарретт откидывается на подушку, складывает ее пополам под головой, подсовывает под нее руку и смотрит в потолок. Его глаза все еще влажные, блестят в тусклом лунном свете, отражающемся от озера и проникающем в окно. Я снимаю свитер и вылезаю из своих черных леггинсов. Я расстегиваю лифчик и снимаю его. Кладу одежду Гарретта и свою на стул в углу, а затем забираюсь с ним под прохладные простыни. Наши тела выровнены, каждый сантиметр наших тел соприкасается, и моя рука обнимает его за талию.

Слова застревают у Гарретта в горле.

— Это отстой.

Новые слезы наворачиваются на мои глаза. Я глажу его грудь и обвиваю ногу вокруг его бедра.

— Знаю.

Его пальцы касаются моего плеча, и его рука притягивает меня еще ближе.

— Рад, что ты здесь. Это делает все лучше.

Я приподнимаюсь на локте, смотрю на него сверху вниз, плачу и клянусь:

— Я люблю тебя, Гарретт. Так сильно люблю тебя. И я больше никогда тебя не отпущу. В этом мире нет места, где я хотела бы быть, кроме как рядом с тобой — где бы ты ни был.

Печаль убирает лишнее — оставляя только то, что важно, только то, что имеет значение. Это не просто слова, которые я говорю — это слова, которые я имею в виду до глубины души. Я хочу поделиться всем этим с Гарреттом — каждой радостью и каждой болью тоже. Хочу идти по жизни с ним рядом — лицом к лицу со всем, что с ним происходит.

Мы не могли этого сделать, когда были молоды. Любовь была там, но мы не были готовы. Мы не могли справиться с неожиданными болезненными моментами. Теперь можем. Мы стали старше, мудрее — сильнее вместе. Мы можем быть рядом друг с другом, быть утешением друг друга, несмотря на хорошее и плохое.

Гарретт поднимает свою ладонь напротив моей, сжимая наши руки вместе, наблюдая, как наши пальцы переплетаются. Он смотрит мне в лицо и откидывает назад мои волосы.

— Я тоже люблю тебя, Кэл, так сильно. Все остальное — это просто детали.

Я приподнимаюсь и сдвигаюсь так, что лежу на спине, а голова Гарретта может лежать у меня на груди. Я тихо напеваю, потому что ему всегда нравился мой голос. И он позволяет мне гладить его по волосам и обнимать его, мы обнимаем друг друга всю ночь напролет.

~ ~ ~

Гарретт

Первый день после смерти Снупи — тяжелый. Боль все еще свежа и нова, рана все еще кровоточит. На логическом уровне это странно. Мой мозг говорит мне, что Снупи был собакой — моим домашним питомцем, — что он хорошо пожил, что мне повезло, что он был у меня так долго. Но мое сердце не понимает этого послания. Это чертово разрушение, как будто я потерял члена своей семьи, почти, как если бы один из моих братьев умер.

Когда мой класс приходит на третий урок, я знаю, что они уже в курсе. Это видно по их подавленным, мрачным лицам, когда они занимают свои места — море сочувствующих выражений, которые могут лишь на мгновение встретиться с моими глазами.

После последнего, позднего звонка я закрываю дверь, и когда я возвращаюсь к своему столу, Нэнси тихо говорит:

— Мы слышали о Вашей собаке. Нам очень жаль, тренер Дэниелс.

Мне удается натянуто улыбнуться.

— Спасибо.

— Это отстой, мужик. — Дуган качает головой.

— Да, — киваю я. — Да. Так и есть.

— Если мы можем что-нибудь сделать, — говорит мне Ди Джей с первого ряда, — скажите нам, хорошо?

Я прочищаю горло, их необычная доброта и сочувствие скручивают мои легкие в узел.

— Спасибо, ребята.

Затем я сосредотачиваюсь на плане сегодняшнего урока и выполняю его.

Второй день сложнее. Я чувствую себя разбитым, когда осознаю, что Снупи ушел навсегда. У меня бывают такие сумасшедшие мгновения, когда я ожидаю, что он с лаем выскочит из-за угла или прыгнет на меня, когда я войду в парадную дверь. И каждый раз, когда я понимаю, что его там нет, мне снова становится больно.

Кэлли со мной каждый день, почти каждую минуту. Обнимая меня, любя меня, отвлекая меня, делая все это немного проще, потому что она — это она, и она здесь.

На третий день я прихожу на третий урок, и весь мой класс уже там, на своих местах. Это странно для них. Посреди моего стола стоит картонная коробка, и сначала я думаю, что это может быть шутка — вонючая бомба или граната для пейнтбола.

— Что это такое?

— Это для Вас, — говорит Скайлар.

И они все смотрят на меня… ждут… улыбаются, как жуткие дети-клоуны в фильме ужасов.

— Хо-ро-шо, — говорю я подозрительно, а затем снимаю крышку с коробки.

И пристально смотрю… на спящий клубок золотистого меха, свернувшийся калачиком в углу.

Это щенок — щенок золотистого ретривера — примерно восьми недель от роду, судя по его размеру. Я осторожно поднимаю его и прижимаю к своему лицу. Его ноги свободно болтаются, а мордочка растягивается в широком, острозубом зевке. Затем его черные глаза открываются и смотрят на меня.

Воздух вырывается из моих легких — весь. Отчего мой голос стал хриплым и сдавленным.

— Вы, ребята, вы купили мне собаку?

И они принесли ее в школу — она намного лучше, чем петух.

Они кивают.

И я совершенно сбит с толку. Мои глаза горят — и мой член достаточно большой, чтобы признать, что я действительно могу, бл*дь, заплакать.

— Он Вам нравится? — спрашивает Рифер.

— Я… уже люблю его. Это один из лучших подарков, которые мне когда-либо дарили.

И дело не только в собаке. Дело в том, что это исходило от них — этих эгоистичных, близоруких, удивительных, потрясающих детей. То, что они были достаточно добры, отдали достаточно, чтобы сделать это… Это заставляет меня чувствовать, что, может быть, я делаю что-то правильное с ними.

Я перекладываю щенка на сгиб своей руки, глажу его мягкую шерсть и чешу за маленькими ушками.

— Как вы смогли себе его позволить?

Он выглядит как чистокровный — мы говорим о восьмистах долларах.

Дуган поднимает руку.

— Я хотел украсть его.

— Не воруй, Дуган.

Он заправляет свои волосы до плеч за ухо.

— Я не собирался попадаться.

Я качаю головой.

— Не имеет значения — не воруй. Это испортит тебе жизнь.

Он пожимает плечами.

— Мы все скинулись, — говорит мне Нэнси. — Все, кто ходит к Вам на занятия.

— И футбольная команда тоже, — говорит Ди Джей.

Нэнси кивает.

— Мы все помним, как Вы иногда приводил Снупи в школу.

— И на тренировки, — добавляет Ди Джей.

— И мы знали, что это неправильно, что у Вас больше нет собаки, — говорит Скайлар.

— И мы хотели что-то сделать для Вас, — заканчивает Нэнси.

Я подавляю смех, качая головой.

— Не могу поверить, что вы, ребята, купили мне собаку. Спасибо, правда, это… это невероятно. Это значит для меня целый мир.

— Как Вы собираетесь его назвать? — спрашивает Ди Джей, широко улыбаясь.