Состязание. Странствие - Коре Холт

В Китовой бухте я на сто километров ближе к полюсу.

— И наверно, этого окажется достаточно.

— Кажется, вы расположены к пессимизму, мистер Скотт?

— Да. Думается мне, все дело в том, что у меня более богатая душа, чем у вас, — извините, но ведь мы обещали друг другу полную откровенность.

— Охотно прощаю, мистер Скотт! Продолжайте.

— Итак, я духовно богаче вас. Но это может оказаться минусом для человека, поставленного руководить другими людьми в чрезвычайных обстоятельствах. Генерал, отдающий артиллерии приказ обстрелять город, не должен испытывать особых угрызений от сознания, что убивает своих собратьев. Конечно, ему легче, если за ним стоит Империя. Но при этом он должен принадлежать к числу ограниченных людей, готовых верить в правоту Империи. Тогда он будет верить и в свою правоту. Вы как раз такой человек, хотя за вами и не стоит Империя. У меня есть Империя, но я человек другого склада.

— Мое мнение — кто желает достигнуть цели, не должен чураться средств. Если вы прибыли сюда покорять полюс, мистер Скотт, почему бы вам не оставить все прочее и не попытаться достигнуть его первым?

— Вы когда-нибудь видели яйцо, господин Амундсен?

— Не понял…

— Это ваш плюс — что вы не всегда понимаете. Мой добрый друг мистер Уилсон доставил с мыса Крозье двенадцать яиц императорских пингвинов. До сих пор никто еще не видел этих яиц. Мои люди добыли их. Теперь эти яйца будут исследованы под микроскопом. Человек сделает маленький шаг вперед в своем познании мира. Мысль об этом радует меня.

— И я рад за вас, мистер Скотт. Но все же опять вынужден поймать вас на непоследовательности. Чего вы желаете больше всего? Уж наверное даже для вас полюс важнее яйца? Что до меня, не сомневаюсь, что я стал бы посмешищем, если бы люди сказали, дескать, он отправился покорять полюс, но потерпел неудачу, зато привез домой дюжину яиц.

— Которых никто в мире еще не видел.

— И которые не так уж необходимо было увидеть.

— Господин Амундсен, я охотно признаю, что вы наделены рядом качеств, которых я лишен. Допустим, что мой характер благороднее вашего, однако это может обернуться слабостью для меня. Но извините за такой вопрос: вы и впрямь так спокойны в глубине души, как хотите казаться? Конечно, все люди в какой-то мере умеют скрывать свою внутреннюю тревогу, и все-таки. Позвольте спросить: вы не истерик?

— Думаю, вы довольно близки к истине, мистер Скотт. Мне и впрямь присущи элементы истерии. Это может быть связано с тем, что я никогда не жил, так сказать, естественной жизнью. Так, например, я не чувствую влечения к женщинам. Разумеется, стараюсь скрывать это, как могу. И, стремясь показать, что я тоже мужчина, иной раз позволяю себе пошлые остроты. Но дело в том, что я слишком умен. А еще и труслив. Все мы в чем-то трусливы. Строгий аскетизм моего нрава усугубляет честолюбие, которое и без того было бы достаточно сильным. Я держу в узде глубинные импульсы — оттого и до истерии недалеко.

— Случается ей прорываться наружу?

— Бывает, когда что-нибудь не по мне. Например, если собачья упряжка сбивается с курса. Один раз — ничего, я сдержусь. Но если несколько раз подряд, я не просто сержусь, а ору и беснуюсь. Мои люди не должны видеть этого. Когда подступает истерия, я, чтобы скрыть ее, сжимаюсь в комок и кусаю рукавицу. И уж тогда никакие чувства не мешают мне избивать собаку.

— Мне — мешают.

— Знаю. И поверьте, я тоже хотел бы быть другим.

— Эта истерия — она не может стать опасной, если прорвется в такой день, когда все будет поставлено на карту?

— Несомненно. Один из факторов, которые увеличивают мою тревогу и тем самым возможность истерических припадков, — сознание того, что вы свободны от истерии.

— Думаю, тут вы правы. Но зато я, если говорить о моих недостатках, лишен воображения. Годы службы на флоте усугубили этот изъян. Приказ есть приказ. Отменить приказ — дело нешуточное. Военно-морская служба невозможна без устава. Известно ли вам, что мои люди щелкают каблуками, войдя в закуток, который служит мне и спальней и кабинетом. И в котором я сижу на старой шинели.

— У нас все спят в одном помещении. Я узнаю любого из моих людей по звуку — и они узнают меня. Мне ненавистна интимность такого рода. Но я смеюсь, как и все. Думаю, это одна из моих сильных сторон.

— У вас, господин Амундсен, несомненно, много сильных сторон, но позвольте все же сказать — я еще раз прошу прощения, — что вы мне не нравитесь.

— Знаю. Я тщательно продумал это обстоятельство. И вот что странно: мне кажется, оно работает на меня. Ваша неприязнь разжигает во мне злость и гонит меня вперед. В то же время она в известной мере сковывает вас, потому что вы считаете это чувство недостойным.

— Кто-нибудь из ваших людей обнаружил вашу склонность к истерии?

— Один. Самый опытный и опасный. Он был вместе с Нансеном, прежде чем попал ко мне.

— Вы говорите: самый опасный?

— Потому что он единственный, у кого есть задатки руководителя. Остальных я сам выбрал. Они умельцы, превосходные лыжники, им не страшен мороз — ничто не страшно. Но личностями их не назовешь. Я сознательно подбирал людей по такому принципу. У них не должно быть сомнения в том, кто здесь начальник. Однако Нансен посоветовал мне взять с собой его человека. Тут у меня не было выбора.

— Разве Нансен не был вашим благодетелем и другом?

— Был — по видимости. Разумеется, мне приходилось укреплять это впечатление. Но в душе он, наверно, сомневался, что в его возрасте выдержит экспедицию к Южному полюсу. Оттого ему было легче одолжить мне «Фрам», а заодно присвоить частицу славы, напоминая, что планы экспедиции к Южному полюсу были разработаны им, когда он зимовал в Северном Ледовитом океане. Недурно придумано. А навязав мне Ялмара Юхансена, он подложил мне свинью. Этот Юхансен слишком независим для подчиненного.

— И вы говорите, что он обнаружил вашу склонность к истерии?

— Он догадывается. И если она однажды прорвется, если я потеряю самообладание, думаю, это случится в его присутствии.

— Вы не очень способны дружить, господин Амундсен?

— Собственно, у меня есть лишь один друг — я сам. Можно еще добавить моего брата, Леона. Но я берусь предсказать — и думаю, это предсказание сбудется, — что брат, который сделал мне столько услуг, который так глубоко заглянул в мою честолюбивую душу, с которым я так откровенно советовался и который поэтому осведомлен о моей нечестности, в том числе по отношению к вам, этот брат не сможет всегда оставаться мне братом. Предвижу, что дело кончится разрывом.