Состязание. Странствие - Коре Холт

Ну а сам Скотт?

Начальник экспедиции придет к заключению, что не только Кемпбелл действовал за его спиной — так же поступил и Эванс, обратившись сперва к Уилсону. Было похоже, что весь альтернативный план покорения британцами полюса споткнется на уставе военно-морского флота. Однако Эванс не думал сдаваться.

Он не владел тактическими тонкостями. Не учитывал, что у человеческой души могут быть свои лабиринты, и не привык у входа в них надевать шелковые туфли. Тем не менее на этот раз он избрал верный курс.

Тедди Эванс решил раскрыть свои карты — только такой образ действий мог быть одобрен Скоттом. Передать командиру письмо Кемпбелла с облаченной в уставную форму вежливой просьбой прочитать его, отметив при этом, что Кемпбелл, очевидно, писал в спешке, готовя «Терра Нову» к отплытию. Отсюда серьезное нарушение правил обращения, однако же в письме есть один важный момент, сэр, на который я прошу вас обратить свое внимание. Лично я, несмотря на отсутствие опыта полярных путешествий, разработал нечто вроде альтернативного плана покорения полюса.

Эванс является к командиру.

Щелкает каблуками — не слишком сильно, чтобы не раздражать командира напоминанием о минусах его командирского статуса, — но все же щелкает, ибо командир есть командир и Эванс тщательно взвесил возможные последствия нарушения каких-либо уставных требований.

В закутке Скотта тесновато.

Командир сидит на койке.

Эвансу садиться на койку нельзя. Он вручает письмо, докладывает коротко и ясно и продолжает стоять, поскольку ему не предложено быть свободным.

Скотт читает медленно.

Читает снова, еще медленнее, он вполне усвоил искусство изображать невозмутимость. Его лицо бесстрастно.

Эванс тоже не обнаруживает признаков волнения, стоя «вольно» в полуметре от сгорбленных плеч Скотта и рядом с висящей на гвозде старой шинелью, рукав которой щекочет ему ухо.

Скотт кончил читать.

Поднимает голову.

Они смотрят в упор друг на друга.

Два сильных человека скрещивают взгляды — начальник экспедиции и его заместитель, спасший во время шторма «Терра Нову», о чем оба знают. Один вооружен опытом своего предыдущего путешествия в эти края, другой — моряк, только моряк, но обладающий несгибаемой волей, воображением, которого Скотт лишен, твердостью, которая естественна для него, Эванса, и которой командир в лучшем случае способен подражать, преодолевая отвращение.

Обоим все ясно.

Империи нужна победа, Амундсену нужен полюс. На выпад норвежцев можно ответить только контрвыпадом. Но может ли начальник экспедиции принять план своего заместителя, сделать его своим планом, поставить свою печать, взять ответственность на себя и, при успехе, пожинать славу? Скотт не тот человек, чтобы вскинуть руки и воскликнуть: «Ты нашел решение!» Такой поступок командира линейного корабля был бы нарушением устава.

Вот и сидит он, думает. В душе его тлеет уголек. Он не лишен способности ревновать, но ревность должна созреть. Мгновенная реакция не в его природе. Сила Скотта — в неспешном упорстве. Которое можно принять за неспособность действовать.

Проникся ли он неприязнью к Эвансу с того раза, когда во время шторма его заместитель проявил находчивость и отвагу, которым суждено войти в легенду в Империи?

И вот этот Эванс стоит перед ним — почти дерзко стоит, воплощение отваги, с готовым планом, с искрой в глазах, человек, способный руководить другими людьми.

Быть может, и жертвовать ими, да-да, и побеждать, принося их в жертву. Однако начальник экспедиции обязан все взвесить.

В этом его превосходство. За обязанностью взвешивать можно укрыть свою слабость. Догадывается ли он, что Эванс способен ненавидеть? Сам он способен смиряться.

— Мой дорогой Эванс, — начинает он, и уже тон его голоса говорит Эвансу все, что требуется. — Мой дорогой Эванс, добрые намерения Кемпбелла, как и твои, не подлежат сомнению. Но его письмо и твои суждения по этому поводу не могут изменить моих планов. У нас научная экспедиция. Будем продолжать работу так, словно норвежцев нет в природе. Зато я разрешил нашему доброму другу Уилсону отправиться на сбор яиц. Благодарю, Эванс. Он должен собрать яйца императорских пингвинов. Это очень важно для науки.

Императорские пингвины кладут яйца у мыса Крозье. Это установлено предыдущими экспедициями. Однако самих яиц еще никто не видел. Мыс Крозье — одно из самых ветреных мест Антарктиды, сущий ад даже на здешнюю мерку. Яйца можно собрать только зимой, когда императорские пингвины насиживают их.

Туда-то и намерен отправиться Уилсон. Он зоолог и при всем своем уме отчасти однодум. Готов рисковать своей жизнью ради того, чтобы подержать в руках яйцо императорского пингвина. В этом отношении его выбор разумнее выбора других участников экспедиции. Они предпочитают рисковать жизнью ради того, чтобы в один прекрасный день достигнуть точки на карте, именуемой полюсом, которая, скорее всего, ничем не отличается от других точек южного континента.

Уилсон берет с собой Генри Бауэрса, лейтенанта английских ВМС, обладателя на редкость большого носа, — такой профиль, раз увидев, не скоро забудешь. Он не ученый-специалист, зато мастер на все руки. Каменно невозмутим и наделен от природы загадочным даром безошибочно ориентироваться в тумане и вьюге.

Кроме него с Уилсоном идет будущий зоолог, студент Черри-Гаррард. Красивый молодой человек, он словно создан для того, чтобы сокрушать девичьи сердца, будь здесь таковые. Он может показаться хилым, но это не так, вот только с морозами не в ладу. Что не очень-то годится для полярника.

Вероятно, Скотт не без задней мысли снаряжает в путь эту троицу. Если их поход в разгар зимы пройдет успешно, может быть, удастся начать движение на юг раньше, чем предусмотрено его планом? Местность, отделяющая мыс Эванса от мыса Крозье, дикая и опасная. Высокие горы и трещины, теснины, где ветер бушует похлеще, чем на открытой равнине. Пороша подобна песку. Они тащат сани, перекинув веревки через плечо. Мороз поначалу не самый лютый — около минус сорока, и вечером в палатке при горящем примусе климат вполне сносный.

Однако температура понижается. Скоро мороз достигает минус шестидесяти трех. Забравшись в палатку, не сразу развернешь спальный мешок, так он смерзся. От снежной крупы одежда, согреваемая телом, сыреет; выбираясь из палатки, рискуешь окоченеть в полусогнутом положении, потому что влага тотчас становится льдом, превращая одежду в твердый панцирь.

Тем не менее они доходят до мыса Крозье. В лощине под горой Террор[17] сооружают каменную лачугу. И отсюда совершают вылазки к пингвинам. Повесть о том, как Эдвард Уилсон в буран и шестидесятиградусный мороз собирает дюжину пингвиньих яиц, упаковывает их и осторожно уносит с собой для последующего изучения, одна из самых прекрасных глав истории науки.