Том 3. Советский и дореволюционный театр - Анатолий Луначарский

С глубокой радостью отмечаю я, что идеи, которые я здесь высказываю, находят полнейший отклик в нынешнем маститом руководителе Малого театра А. И. Южине, которого недавно так обласкала Москва в день его личного юбилея.

Принося мои поздравления столетнему театру и указывая на ту большую роль, которую он при твердом желании может сыграть, я вместе с тем выражаю самые искренние пожелания достижений театру, находящемуся в опытных и мудрых руках его нынешнего руководителя, этого истинного хранителя лучших традиций этого театра и человека с душой, открытой для новых задач.

О спектакле «Анна Кристи»*

Это хороший спектакль1. Пьеса неважная, основная идея ее сентиментальная, построение все довольно неправдоподобное. Но автору, О'Нейлю, а может быть аранжировавшему пьесу Алексею Толстому, удалось создать превосходные роли, и актеры коршевского театра Топорков, Попова и Стефанов великолепно воплотили эти роли. Получилась не очень уж верная, но очень близкая к жизни картина быта обыкновенных людей из народной гущи, драма, основанная на простых чувствах: сильных, грубоватых, примитивных, но прямых. И что же? Публика пришла в восхищение. Публика наполняет театр до аншлага. Театры со всей России рвутся к этой пьесе, и нет такого директора, который не хотел бы поставить у себя «Анну Кристи». Можно только пожелать, чтобы провинциальные актеры играли эти роли сколько-нибудь близко к тому уровню, до которого поднялись прекрасные исполнители в театре «Комедия». Хотелось бы, чтобы те провинциальные театры, которые недостаточно сильны для проявления собственного высокохудожественного творчества, смогли бы прямо брать за образец простую и крепкую постановку театра «Комедия».

Но какие выводы из этого спектакля и из этого успеха должны мы сделать?

Сам я — человек театрально довольно искушенный. Я перевидел театры и европейский, и русский во всех его видах и преломлениях. Правда, к счастью, я не потерял чуткости, не сделался дьяком в приказах поседелым2, равнодушно поглядывающим на сцену, — наоборот, театр частенько меня волнует. Но вот эта грубоватая, примитивная пьеса взволновала меня особенно глубоко. Все, что происходило на сцене, доставляло какое-то прочное удовольствие, такое несомненное неподдельное, как глоток чистой воды в жаркий день. И не только доставляло удовольствие, но и самым решительным образом трогало, шевелило человеческую симпатию. И из всего этого потом выросла мысль: ведь, в сущности, вот как надо играть, ведь вот, в конце концов (правда, в некотором примитиве), тот театр, которого все жаждут, которому все рады.

Друзья, товарищи лефы и контрлефы, аки и ак'еды!3 Не нора ли нам бросить дурить? Не пора ли нам бросить писать вкривь и вкось, вместо того чтобы писать четко? Не пора ли вернуться к здравому смыслу и естественному вкусу, которому не может не быть близок пролетариат? Не пора ли нам брать выразительные, конечно, более значительные, чем «Анна Кристи», куски жизни, ставить их в жизненных декорациях и разыгрывать их в ярких, сочных реалистических тонах при помощи актеров, которые чувствуют жизнь, видят жизнь и умеют ее вскрывать?

Не в том ли заключается Колумбово яйцо?4

Откуда кризис театра? От того, что буржуазия и буржуазная интеллигенция обожралась хорошим театром, докатившимся до Островского и, отчасти, Горького и Чехова, и ее потянуло поэтому к деликатесам. Деликатесами были мейерхольдовские искания, периоды утонченности, которые вынуждали самое Комиссаржевскую играть в плоскости и при помощи ломаных жестов. Деликатесами были все те невозможные режиссерские ухищрения времени, примыкающего к войне и военному времени, когда режиссеры потели над тем, чем бы таким новеньким пощекотать эту блазированную, равнодушную публику. И отрыжкой той же жажды деликатесов явился, конечно, и футуризм. После конфет — капуста, как говорил Толстой5, но и капуста не обыкновенная, а сдобренная всякими неожиданными приправами. Отсюда все эти наши стремления обязательно дать новую форму и отсюда небрежное отношение к новому содержанию. А между тем старая форма, то есть сценический реализм превосходен. Он не только не изжил себя, но он крепче всего действует на пролетариат. И если в него влить новое содержание, эффект будет поразительный.

Я до глубины души убежден, что если перед рабочей аудиторией поставить в один и тот же вечер сначала самое совершенное достижение Мейерхольда последнего периода, а потом сочно сыгранную пьесу с актерами, умеющими глубоко и ярко воссоздавать подлинную жизнь, — разница покажется колоссальная. Всем будет ясно, что сначала их угощали какими-то несъедобными выдумками, а потом сервировали перед ними настоящую пищу.

К этому надо прибавить следующее. Один из выдающихся рабочих вождей рассказывал мне, что он с большим удовольствием смотрел «Танец машин» Фореггера6, но в тот же вечер, к несчастью, выступили какие-то акробаты и эквилибристы из цирка. И что же? Они совершенно стерли всякое воспоминание об актерских достижениях. Вся эта биомеханика показалась совершенно ученическим копанием по сравнению с настоящим мастерством гимнастов, воспитывавшихся в отношении техники с детских лет.

В том-то и дело, что незачем театру (хотя я и не отрицаю, конечно, необходимости широко поставленных упражнений технического порядка) отходить от исконной своей мощи, от художественного слова, от правдивого, концентрированного отражения жизни.

Эти мысли с особенной яркостью предстали передо мною, когда я пережил спектакль «Анна Кристи». И я уверен, что в ближайшее время это скажется с силой стихии. Именно мелодрама и реалистическая драма, может быть, еще и героическая трагедия, именно яркая и многоцветная трагикомедия, веселая бытовая комедия удовлетворят вкусу публики. И именно те режиссеры, те актеры, которые в состоянии будут вступить на этот путь, сделаются любимцами широкой публики и откроют новую эру в области театра, которая будет знаменоваться новым пышным расцветом реалистического лицедейства, при совершенно новом, остром, революционном содержании.

Среди сезона 1923-24 г*

Что театр нуждается в публике — это подтвердит каждый театральный руководитель. Что публика нуждается в театре — это, на первый взгляд, может показаться сомнительным, потому что если бы она в театре нуждалась, то, вероятно, все театральные залы были бы переполнены, чего нет на самом деле.

Не может быть, чтобы та публика, которая типична главным образом для наших теперешних театров, не интересовалась театром. Она им интересуется, но, во-первых, она интересуется им не так остро, как хлебом насущным, во-вторых, она мало платежеспособна. И отсюда проистекает тот факт, что театры наши, правда, разросшиеся в Москве в большом количестве, как будто бы страдают некоторым отсутствием интереса к ним со стороны московской театральной публики. Это, однако, кажущееся явление. Ибо, помимо того, что обычная публика советская — служащие, люди свободных профессий, торговая Москва и т. д., — помимо того, что и эта публика больше всего находит препятствий с экономической стороны к посещению театра, — мы имеем еще бесконечно более важную для нас публику в Москве, которая очень жаждет театра, рвется к театру, но которая туда не может пойти, ибо она могла бы пользоваться лишь театром крайне дешевым или даже бесплатным. Эта публика, в свою очередь, разбивается на несколько групп. Идя снизу, нам нужно, конечно, сказать, что нам нужен театр для пролетариата. В какой степени эта потребность пролетариата в театре сейчас выполняется? Она выполняется клубными и районными театрами и отчасти, не совсем еще полно, используемыми нами так называемыми рабочими полосами. До такой степени пролетарская публика мало связана с центральными театрами, что недавно на одном очень интересном заседании от остро заинтересованного в театре лица я слышал такое мнение, правда, очень быстро опровергнутое, что, например, драматург, работающий для центральных театров, тем самым не работает для массового театра, для пролетариата. Я сказал: «Позвольте, как же так это? Театр массовый есть ли театр клуба, в котором зрительный зал на сто человек, или Большой театр, в котором могут поместиться две тысячи человек? Казалось бы, что массовый театр — это есть театр для огромной массы зрителей». Но случилось, в общем, так, что Большой театр, по существу, в значительной степени от пролетарской публики оторван. Это очень плохо, и надо это изменить[39].

Но тут есть и другое препятствие. В самом деле, большая масса пролетарской публики относительно мало подготовлена к восприятию всего объема нашего театра. Для рабочей публики в собственном смысле этого слова, не для рабочей интеллигенции, не для авангарда, не для коммунистов, не для верхушечных слоев рабочих, а для всей рабочей массы как таковой нужны спектакли специальные. Нельзя ставить перед рабочими массами многого того, что, по существу, является чрезвычайно ценным и в старых театрах, и многое из того, что новыми драматургами будет создано, но что требует уже известной подготовки для своего восприятия. Газета «Правда» — прекрасная пролетарская газета. Но мы издаем особо «Рабочую газету». Почему? Потому что «Правда» не приспособлена для просто грамотной рабочей массы. Значит ли из этого, что можно закрыть «Правду» только потому, что она малодоступна? Нельзя, конечно, делать такого вывода, ибо в массе есть нижние слои, малокультурные, и верхние слои, высококультурные. И потрафить на те и другие в одной газете просто невозможно. Так же и с театром. Обратим внимание, имеется ли у нас теперь в Москве публика достаточно культурная, чтобы любую проблему, любую форму театральную воспринять со сцены. Если вы спросите об этом, я скажу — и такая публика есть. Во-первых, передовые слои, наиболее культурные слои пролетариата, во-вторых, пролетарское студенчество, большие массы нашего комсомола. Это, несомненно, публика, которая сейчас строит свое миросозерцание, бесконечно ценная публика в смысле завтрашнего дня и самого театра, и всего культурного общества. И вот тут-то является мысль, которая гвоздем у всех сидит и которая волнует; тут-то и возникает вопрос о том, что надо найти какие-то мосты чисто материального характера, которые давали бы возможность нашим театрам сделаться по преимуществу театрами для молодежи и этих передовых кругов пролетариата. Тогда они насытили бы полностью культурный голод в такой мере, в какой он может быть насыщен театрами.