Бифуркатор - Алекс Белов

  В то же время непонятное уныние принялось точить разум. В голове возникала куча во-просов. Зачем доктору Вечность Андрей? Не случилось ли с ним чего? Дадут ли нам доб-раться до цели? Столько преград возникало на пути, что вера давно оборвалась, весело помахав пёрышками на прощание. Теплилась лишь надежда.

  Перед уходом Димка признался, что патронов в его пистолете давно нет, а я подарил мальчишке на память оружие Девятки. Вряд ли парень носит девятый номер, да и нарукавник уже бесполезен. Так что теперь моё оружие лишь игрушка.

  Когда Димка покинул нас, я ушёл в себя. Ни с кем не хотелось разговаривать, в голове то и дело прокручивались события прошлых лет. Стёпка пару раз попытался со мной поговорить, но, получив односложные ответы, оставил меня в покое. Серёга иногда ворчал, сетуя на караульную работу.

  Кстати, точку наблюдения мы сменили. Когда Димка узнал, что мы едем в Питер, объяснил про разницу между вокзалами Казанский, Ленинградский и Ярославский. Оказалось, мы наблюдали за Казанским, с которого и приехали, а уезжать должны с Ленинградского. Проверив билеты, Димка даже указал, где это написано. В итоге точку дислокации чуточку сменили. Возможно, наблюдение потеряло серьёзность и пока мы моргали глазами в сторону Казанского, шпионы Буратино проникли на Ленинградский.

  Однако покидать убежище мы не торопились. Лучше подойти в самый последний мо-мент и запрыгнуть в вагон, чем подойти рано и ожидать участи в тупиковом купе.

  Когда с наступлением темноты я порядком подмёрз и думал, что этот грёбаный караульный пост никогда не закончится, Серёга встал и кивнул.

  - Пойдёмте. Время.

  Как я уже говорил, на поезд мы таки сели, но поход до вагона, кажется, длился целую вечность. Мы шатались от любого громкого шороха, заглядывали в лица редких мрачных людей, ожидая, что каждый норовит броситься на нас.

  Но вокзал погрузился в уныние, никому не было до нас дела. Вялый охранник на входе даже не посмотрел в нашу сторону, из оранжевого нам попались только кроссовки подростка, пронёсшегося мимо. Поезд уже стоял на путях, когда мы подошли.

  Вроде бы обычная платформа, ничем не примечательная, такая же, как и остальные её собратья, но незримые мелочи выдавали в ней разруху апокалипсического мира. Быть мо-жет тонкие трещины, покрывающие асфальт то тут то там; или излишняя замусоренность; но я и не исключаю терпкий душок умирающего мира, незримый, как тёмная энергетика, которая часто навевает на нас депрессивные мысли.

  Вагон у нас предпоследний, проводник - молодой энергичный парень, любящий улы-баться - редкий признак в зловещей реальности, окутывающей нас.

  А вот внутри отличия бросались в глаза. Немытые панели, старый обогреватель, мелкий мусор в углах, будто дорожку подметали наскоро перед самым отъездом. В купе почему-то пахло солью, постели не застелены, а матрасы тонкие и по виду столь старые, будто на них ещё ленинградцы спали, поскорее покидая город перед фашистской блокадой. И свет не горел.

  - Да. Невесело, - помнится, сказал ещё Серёга.

  Те несколько минут, что нам пришлось ждать перед отправкой поезда, прошли что называется на ножах, как перед годовой контрольной, от которой зависит твоё дальнейшее обучение в школе.

  Вот уже проводник захлопывает тамбур, мы облегчённо вздыхаем. И вдруг Стёпка вскрикивает:

  - Смотрите! Люди Буратино!

  Мы немедля прилипаем к окну и замечаем, как на платформу высыпают человек пять в оранжевых костюмах. Явная визитка Сомерсета. Но самого Буратино среди них я не вижу.

  Поезд трогается, а оранжевые даже не обращают на него внимания, кидаясь к составам, ещё стоящим на путях.

  - Чёёёёрт, - шепчет Серый. - Нас реально пронесло. Прямо вот секунды отделяли нас от смерти.

  Ещё несколько мгновений и вокзал скрывается за спиной, погружая состав в темноту, лишь железнодорожный фонарь время от времени пронесётся мимо.

  Мы откидываемся на стены и слабо улыбаемся.

  - Победили, - ликует Стёпка. И я вижу его взгляд. Уже совсем не маленького профессора. Теперь у друга глаза взрослого вояки, побитого жизнью. Сколько мы в пути? Пару дней, а как будто несколько лет войны прошли вместе.

  - Кстати, кажется, мы в вагоне вообще одни.

  - Да, - подтверждает Стёпка. - Никому никуда не хочется ехать в такое время.

  Заглядывает проводник. На лице фирменная улыбка, хотя застиранная зелёная жилетка РЖД будто шепчет: это маска. Он включает тусклую лампочку под потолком, раздаёт нам постели, спрашивает, не хотим ли мы купить чего. Да я бы с радостью. Живот прилипает к спине, только с фальшивыми деньгами в кармане всё равно что без них. Затем проверяет ещё раз билеты; слава богу, они не фальшивые. РЖД, видимо, едино во всех реальностях.

  Исполнив все обряды вежливости, проводник скрывается у себя в купе и больше не вы-ходит. Значит мы таки одни во всём вагоне.

  В полном молчании, нарушаемом лишь стуком колёс, который меня почему-то успокаи-вает, мы застилаем кровати. Я сплю внизу, серый напротив, Стёпка надо мной. Вот постельное бельё нисколько не уступает тому, что выдавали в саратовском поезде: старое, ярко-белое и накрахмаленное до безобразия.

  Когда спальные места готовы, мы запираем дверь, рассаживаемся внизу и смотрим друг другу в глаза. Развороченная рана на затылке ноет как сволочь. Если не ошибаюсь, в кармане куртки у меня ещё три волшебные зелёные таблеточки. Принять бы одну.

  - Так, - вздыхает Стёпка. - Давайте подведём итоги.

  - Да, - кивает Серый. - Поесть бы.

  Стёпка прыснул от смеха.

  - А что, дело нужное. Давайте доедим всё, что есть, - вздыхает старший.

  - А как же завтра?

  - Может, мы опять переместимся ночью, и в Петербурге наша валюта будет действовать, - предполагает Серёга. Он оптимист.

  - А мысль, кстати, дельная, - вдруг поддерживает Стёпка. - Давайте всё дожрём. Надеюсь, завтра будет лучше.

  Хм, если верить теории компьютерных игр и каждая новая стадия хуже предыдущей, то не удивлюсь, если в завтрашнем Питере люди перестанут пользоваться деньгами и будут пожирать друг друга.

  Но соглашаюсь с друзьями и занимаюсь едой. Серый ушёл заваривать соблазнительно пахнущие БП-шки, а я долго смотрю в глаза Стёпки.

  - Завтра будет лучше. Завтра по-любому будет лучше, - улыбаюсь.

  С младших классов фраза Завтра будет лучше вошла в наш девиз. Маленький такой крючочек, скрепляющий отношения и дружбу двух людей. Обычно, завтра оставалось таким же, как и сегодня, но мы верили и надеялись. Какое-то время фраза-крючок стала нашим повседневным обрядом. Всё равно как при расставании говорить пока.

  - Да по-любому будет лучше, - подмигивает Стёпка.

  Серый возвращается с двумя заварными БП-хами и тремя стаканами, заимствованными у проводника.

  - Чай предлагал, - говорит парень. - Так хотелось у него его украсть. Но, я прилежный мальчик, поэтому будем пить воду.

  Когда все четыре отравы дымились на маленьком вагонном столике, а в стаканах остывал кипяток, мы вновь уединились за беседой. В центре стола покоился надломленный слегка чёрствый кусок хлеба, обнаруженный в Стёпкиной походной сумке, которой его снабдила параллельная мать и в которой, собственно, мы и держали еду.

  Пока жадно поглощали горячие химикаты, говорили мало, но когда пустые коробки хаотично улеглись на застиранной РЖД-шной скатертёнке, Остапа понесло. Я про Стёпку.

  - Делаем выводы и предположения, - говорит он.

  - А что их делать-то? - спрашивает Серый, дожёвывая суховатую корочку хлеба. - Завтра приедем и всё узнаем.

  Я достаю из кармана таблетку Темпалгина и продолжаю слушать умного друга.

  - Сначала давайте подытожим. Шаман. Понятно. Ему нужен был Глобус, чтобы подли-заться к доктору Вечности. Буратино его захапал себе из-за жажды власти, правда какой, я пока не пойму. Но почему они нас не встретили на вокзале?

  - Буратино или Шаман? - спрашивает Сергей.

  - Оба!

  Я усиленно думаю и выдаю:

  - Может Шаман там и был, думал, что мы уедем рано, а мы вот уехали поздно. Он же знал, что мы едем в Питер.

  - А я вот и не помню, - хмурится Стёпка. - Чего он в вагоне тогда говорил?

  - Ну предположим, знал, - перебиваю мысли друга. - Приехал, подождал и уехал.