Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов

Надо признаться, что при своей безрукости за полтора года учебы делать уколы я все-таки насобачился. Помню, когда колол первый раз, страшно было — вспоминать не хочу, чуть кондрашка не хватила. Потом, далеко не сразу, я себя преодолел и при малейшей возможности шлифовал мастерство. Но детей до этого мне колоть не доводилось, поэтому сказать, что я волновался, это ничего не сказать, но важность миссии перевесила мандраж.

Первым делом я перестал пырять их иголками во время завтрака, во всяком случае, они у меня были сытыми. Уколы я сопровождал шутками и прибаутками, дети мои хоть и ревели, но совсем не так, как в тех случаях, когда за них принималась старшая, и к тому же моментально успокаивались. Скоро я их всех уже знал по именам и вел с ними душевные разговоры, в чем, как мне казалось, они остро нуждались. Посещения родителями в клинике были запрещены, и дети жили там как сироты.

Помимо уколов дети очень боятся вида медицинских инструментов, таких, например, как у ЛОР-врачей. Едва увидят их разложенными на пеленке — и давай реветь.

Ну и, конечно, всякие безобидные исследования типа ЭКГ в лучшем случае вызывают у них настороженность. Я уж молчу про бронхоскопию. Но справедливости ради стоит сказать, что от бронхоскопии и взрослые не всегда в восторге.

А вот для самых маленьких особенно страшное место — рентгеновский кабинет. Они боятся его даже больше процедурного, больше бронхоскопии. Темнота рентгеновского кабинета вселяет в них такой ужас, что зачастую, когда я приводил малышей на рентген, меня заставляли их держать во время процедуры, облачая в свинцовый фартук, и на снимках часть моего скелета накладывалась на эти крохотные грудные клетки. Дозу я за время практики получил приличную, но медицина вообще путь особый.

Инесса Семеновна еще несколько дней всякий раз знакомилась со мной заново, но потом ничего, привыкла. Хотя имени моего так и не запомнила. Я у нее кем только не был — и Сашей, и Андрюшей, и Олегом, и даже Игорем. Она была теткой незлой, хоть и малость чудной.

Детская клиника послужила мне хорошей школой. Почти сразу я научился определять, как к тому или иному малышу относятся дома, из какой он семьи, занимаются им или нет, любят его или не очень. У меня у самого тут же появились любимчики.

Главным моим фаворитом стал четырехлетний Женя Санкин с обструктивным бронхитом. Он знал наизусть всего «Конька-горбунка», Барто и Маршака, называл меня на «вы», а когда кашлял, то прикрывал рот ладошкой.

Другим был Коля Кондратьев, тот самый, кого первым тогда при мне загарпунила Инесса Семеновна. Он хоть и не был таким эрудитом, как Женя Санкин, зато был добрым и доверчивым. Когда мы с ним знакомились и я спросил, как его зовут, он поднял на меня свои большие синие глаза и прошептал:

— Николай Петрович и Зайка!

Через пару дней мы отправились с этим Колей Кондратьевым на другой этаж, где у него должны были взять кровь на какие-то мудреные анализы. Но как только он увидел тамошние приспособления, иглы Дюфо и прочее, он ухватил меня за шею и запричитал:

— Дяденька, миленький, пойдем отсюда! Не отдавай меня, не отдавай!

Процедурная сестра пыталась отодрать его от меня, а он никак не отдирался, и вместо того, чтобы ей помочь, я вдруг начал Колю изо всех сил к себе прижимать, чувствуя, что сердце просто сейчас разорвется.

Все оказалось совсем не так страшно, и когда мы шли обратно, он топал рядом, его ладошка была в моей руке, я сказал ему на лестнице:

— Знаешь, Николай Петрович, так работать никакого здоровья не хватит.

Он взглянул на меня снизу вверх и понимающе кивнул.

Больше всего дети любили прогулки. Под присмотром двух нянек они гуляли по двору клиники, ковыряли лопатками еще не растаявший снег и глазели на проезжающие за забором по Большой Пироговской троллейбусы пятого и пятнадцатого маршрутов.

Вот чему я так и не научился — это одевать малышей на прогулку. Пару раз я пробовал, но выглядели они так, будто у шубок рукава разной длины, а штаны надеты задом наперед.

Зато я читал им книжки, загадывал загадки, показывал, как громко умею щелкать пальцами, придумывал разные игры, а однажды взял и вылепил из пластилина танк с пулеметом и пушкой.

Оказалось, что две эти недели вдруг как-то очень быстро закончились. Впереди меня ждала практика по хирургии в шестьдесят первой больнице, затем практика по терапии в клинике Василенко, а под занавес практика в поликлинике у метро «Спортивная».

И вот настало утро, когда я направился в палату колоть своих детей в последний раз. Хотя в тот день я мог смело двинуть домой, но почему-то решил остаться до прихода вечерней смены. Дневник практики еще вчера был подписан у главной сестры клиники, где старшая сестра Инесса Семеновна собственноручно нарисовала жирную пятерку с плюсом.

Я брел по коридору, и мне было немного грустно. Я так не хотел сюда идти на пракику, а теперь чувствовал, что буду по ним скучать. Интересно, вспомнит ли меня кто-нибудь из этих маленьких пациентов, когда вырастет? А если и вспомнит, кем я останусь в их детской памяти?

За стенкой палаты, напоминавшей дачную веранду — стекло да белые рейки, — вцепившись в спинку, на койке прыгал большеголовый пацан. Он вдруг увидел меня, лоток со шприцами в руках, вытаращил глаза, замер на секунду, а затем во всю мочь истошно завопил:

— Прячьтесь, прячьтесь все! Дядька-дурак идет!!!

Москва, 29.10.2019

Малаховка — Париж

Летом 1981-го, на одном из первых свиданий, я решил повести мою будущую жену Лену по своим любимым местам. Мы бродили по Большой Пироговке, по Погодинской, по «Аллее жизни». Когда безлюдными переулками мы наконец вышли на Комсомольский проспект, я решил, коль уж мы здесь оказались, показать тот дом на Фрунзенской набережной, где мне довелось провести детские годы. Там ничего не изменилось, киоск «Мороженое» все так же стоял на углу, фотоателье у арки было на месте, а магазин «Тимур» по-прежнему занимал первый этаж дома. Я рассказал Лене, как воровал там елочные игрушки и покупал пистоны, а потом поджаривал их дома на сковородке, отчего они громко стреляли и красиво разлетались по всем углам кухни.

На Третьей Фрунзенской, войдя в роль искусителя, я решил угостить Лену яблочком. Бульвар на всем протяжении был засажен яблонями, но обычно там