Перебежчик - Фридрих Незнанский

– Похоже на то, – сказал я, – правда, пока не понимаю от кого. И сам ли прячется или его спрятали?

– Дело в том, что моя супруга неплохо знала его последнюю жену, Алину Вербицкую… Какой-то нехороший у них произошел разрыв, понимаете? На почве ревности. У нее даже был скандал с его новой пассией.

– Он всегда пользовался успехом у женщин, – согласился я и подумал, что, слава Богу, такого рода скандал между Катей и Наташей не предвидится. Подумал почему-то с грустью. Кажется, я теперь не нужен им обеим.

– И он этим пользовался, хотите вы сказать?.. – спросил он. – Что ж, человек он неординарный, талантливый. Но уж очень распущенный… А такие, к сожалению, женщинам нравятся. Так вот я подумал, моя супруга смогла бы вам помочь найти его последнюю жену. Может быть, она подскажет, где или у кого следует его искать… А уж дальше вы сами.

– Заранее вам признательны, – поблагодарил я его. – Только вам не кажется странным, что мы вдруг заговорили о нем в прошедшем времени?

– Мне это не кажется случайным, – ответил он. – Я вам перезвоню через некоторое время, как только что-то узнаю у своей жены.

– И что интересного он тебе рассказал? – нетерпеливо спросил Вадим, едва я положил трубку. – Какова сумма договора?

– Потом, потом… – отмахнулся я. – Есть один весьма интересный момент. Савельев сам звонил Баху и рассказал о своем назначении на расследование этого дела, представляешь?

Вадим присвистнул.

– Теперь следи за мной, чтобы я ничего не пропустил, – продолжал я. – Сначала прокуратуре это дело было навязано. Потом Савельева назначили через голову Турецкого. И наконец Савельев позвонил Баху и назвал цену, за которую готов развалить это дело.

– Ничего себе… – Вадим снова присвистнул.

– А цена была непомерной, понимаешь? Даже Баха он удивил своей жадностью. И своим упрямством. Тем более Савельев к тому времени уже запутался в своих бабах и долгах… И его положение было безвыходным. Понятно, почему он решил продаться, но непонятно, почему он упорно торговался. Ведь он рисковал не получить от Баха, уверенного в невиновности сына, ни копейки! Они так ни о чем и не договорились, понимаешь? А тебе это что-нибудь говорит?

– Мне – нет, – с вызовом ответил Вадим. – А тебе?

– Ну да, когда в голове только одно – сумма прописью совсем другого договора… – хмыкнул я. – О чем еще тут думать? Неужели ты не понимаешь, если у него долги и положение отчаянное, а он все равно стоит на своем…

– Значит, ему до этого уже предложили определенную цену, чтобы посадил Игоря. А с Баха он затребовал еще больше, чтобы Игоря освободить от ответственности, развалив это дело, – продолжил Вадим. – И потому торговался до последнего, будучи уверен, что так или иначе, не с того, так с другого, больше или меньше, но свой куш он сорвет.

– Наконец-то ты разобрался, – сказал я. – И не только это… Думаю, это говорит и о другом. Когда Бах потом сам пытался с ним договориться на тех же условиях, было уже поздно, понимаешь? Не потому ли, что от Савельева уже ничего не зависело?

– Хочешь сказать, он уже никак не мог повлиять на результат экспертизы? – спросил Вадим. – Дело уже было сделано?

– Именно так, – ответил я.

С минуту мы молчали, стараясь осмыслить все то, о чем сейчас говорили. Вадим даже забыл про свою потухшую трубку, что случалось с ним крайне редко.

– Или я ни черта в этом не понимаю, но разве отказ Савельева – не косвенное подтверждение версии Грязнова в отношении экспертизы? – спросил Вадим.

Я только кивнул. Мне хорошо знакомо это заблуждение следователя, когда он упирается в собственную версию и все факты подгоняет только под нее, как иной школьник решение задачки под ответ в конце учебника. Но здесь было нечто другое. Подтверждение пришло оттуда, откуда мы его не ждали. И следовало подумать, что с этим теперь делать. Одно было нам понятно. Мы потеряли массу времени, ожидая от милиции каких-то известий о пропавшем Савельеве. Теперь полагаться можно было только на себя. И на своих близких друзей.

Лекарский позвонил нам спустя полчаса. Назвал номер телефона Алины Вербицкой, последней жены Петра Савельева.

Я приехал на Востряковское кладбище, где хоронили Гену Андросова, ближе к вечеру, как раз к тому моменту, когда похоронная процессия проходила через ворота. И я со своим букетом красных гвоздик пристроился к ней сбоку. Здесь присутствовали в основном крепкие парни, но и седые, пожилые мужчины выделялись статью и основательностью.

Моросил мелкий дождь, но зонтов было мало. Под ними в основном скрывались немногочисленные женщины. Поэтому я вскоре заметил под одним из них Наташу. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась, а увидев меня, издали кивнула, а потом до самого конца ритуала даже не взглянула в мою сторону.

Стояла в стороне от плачущей матери и младшей сестры Гены, и я заметил отчужденные взгляды, которые то и дело устремлялись на нее. Я подошел к могиле одним из последних и бросил на гроб цветы. И почти тут же на его крышку упали первые комья земли.

Только потом, когда все стали расходиться, мать Гены подошла к Наташе, обняла ее и они обе расплакались. А сестренка погибшего осталась стоять в стороне и косо глядела на бывшую невесту старшего брата.

Потом мать Гены почему-то перевела взгляд на меня, возможно, потому, что я стоял, никуда не торопился, потом снова на Наташу, которая тоже не уходила. Может быть, она почувствовала между нами какую-то связь и о чем-то спросила Наташу.

Наташа коротко кивнула, по-прежнему не глядя в мою сторону. Они поцеловались в последний раз, и мать отошла к дочери. Та по-прежнему хмуро смотрела на Наташу. И когда уходила, оборачивалась то на нее, то на меня.

Мы с Наташей еще долго не могли подойти друг к другу.

– Зря ты пришел, – сказала она. – И так думают обо мне Бог знает что… Ну как я теперь пойду на поминки? А его мать просила помочь ей собрать на стол.

– Она обо мне что-то знает?

– Какое это имеет значение, – отмахнулась она. – Словом, мне надо идти, понимаешь?

Я кивнул. Говорить сейчас было не о чем. Она положила мне руки на плечи. Потом, о чем-то думая, сняла их.

– А где Катя? – спросила она. – Она разве не…

И запнулась, глядя мимо меня. Я тут же обернулся и увидел Катю. Она стояла метрах в двадцати от нас, с цветами, растерянная и жалкая.

Похоже, она собиралась уйти, но, поскольку мы ее заметили, несмело подошла к нам.

Я впервые видел ее такой исхудавшей и столь неуверенной в себе. Она спросила, обратившись к Наташе:

– Я опоздала, кажется?

– Здравствуй, – сказал я.

– Здравствуй… Я разве не поздоровалась?

– Да нет, все в порядке, – сказала Наташа. – Ну я пойду? Меня мама Гены просила помочь с поминками… А ты покажи Кате могилу. Потом созвонимся, да?

Она еще раз посмотрела на меня, резко повернулась и пошла.

– Какая она красивая, – вздохнула Катя. – А я опоздала, вот… Много было работы. Ты давно здесь?

Когда мы возвращались с кладбища и уже прошли через ворота, Катя сказала, глядя куда-то вдаль:

– Не провожай меня… Можешь позвонить, если захочешь.

И ушла, точно как Наташа, не оглядываясь. И не просто ушла, а к машине, возле которой ее дожидался белокурый парень, издали похожий на Есенина.

Он приветственно помахал мне издали рукой. А я почувствовал невольное, хоть и болезненное облегчение…

– Ну так что, – вдруг спросили у меня за спиной, – охранять ее или как?

Сзади меня стоял неизвестно откуда взявшийся Волоха. Собственной персоной. И тоже смотрел в ту же сторону, что и я.

– Клевая девка, – похвалил он. – Такую бы охранять и охранять… Теперь, стало быть, она не твоя уже, что ли? А то мы запутались. То вроде охранять не надо, потом опять надо. А сейчас, думаю, окончательно не надо… Бах знаешь что нам устроит, если опять промашку дадим?

– Тогда охраняй, – сказал я. – Так вы что, так и пасете меня все время?

– Ну, – кивнул он. – А что – незаметно? Пасем, но так, чтоб не мешать. И не раздражать своей назойливостью. Бах нам так велел. Слово в слово передаю. И не мы одни, заметь, тебя пасем.

– Кто еще? – спросил я, оглядываясь.

– Ты только сейчас туда не поворачивайся, – предупредил Волоха. – У тебя за спиной «ауди» черная. Она за тобой, а мы за ней. Вот так и ездим.

Я все-таки оглянулся. Действительно, «ауди». Представительский класс, залюбуешься… Неужели та самая, из правительственной «конюшни», в которой похищали Катю? Быть того не может. Хотя сегодня все может быть. Такое уж нынче время. Любая мечта становится явью. Как и любой кошмар.

– Номер записали? – спросил я.

– Что толку, – отмахнулся Волоха. – Они не первый раз на этой машине. И каждый раз с другим номером. Сначала запоминал. Потом бросил…

– Все-таки на всякий случай записывай, – посоветовал я и, порывшись в своем кейсе, достал для него блокнот и ручку.

– Да брось… – отмахнулся он. – Куда они денутся. Вы же помешаете только, когда мы с ними сами решим разобраться. Лучше я тебе анекдот расскажу.