Перебежчик - Фридрих Незнанский

Я вышел в коридор. При моем появлении все умолкли. Только две девочки лет десяти-двенадцати всхлипывали, прижавшись к своим родителям. Но и они притихли, увидев меня. Я молчал, разглядывая присутствующих. Что и как им сказать? Одно было несомненно: дети боялись сейчас этих мертвых подонков не меньше, чем живых. Если не больше.

В стороне стояли родители и родственники погибших насильников. Они молча смотрели на происходящее, не решаясь во что-либо вмешиваться. Я подумал, что их следовало бы привести сюда в другое время. И сказал об этом вслух здешнему патологоанатому. Он ответил, что пришли они на сорок минут раньше, но опоздала следственная группа. Они опознали уже своих сыновей, но почему-то не уходили. Возможно, их попросили задержаться следователи.

Странно, но на них никто из родителей девочек не обращал внимания, как если бы их не было вовсе.

Я остановил свой взгляд на Оле Ребровой.

Есть свидетели, которые видели, как ее затаскивали в кабину лифта. Наверняка они тоже могли бы опознать эти трупы. Но они теперь наотрез отказывались от своих показаний. Что ж, это их право. Конечно, в результате их молчания невиновный может оказаться в тюрьме, но из-за своих показаний они вполне могут оказаться на кладбище.

Я не сторонник тезиса, проповедуемого нашими либералами: пусть лучше десять виновных гуляют на свободе, чем один невинный попадет за решетку. Звучит благородно, ничего не скажешь, но по жизни этот десяток виновных, оставшихся, благодаря такому принципу, на воле, может убить или покалечить еще не один десяток тоже ни в чем не повинных людей.

Уж я, как следователь, это знаю не понаслышке. И оттого, что стал адвокатом, думать по иному не буду. Хотя даже один невиновный за решеткой – с этим тоже невозможно согласиться.

Оля Реброва приехала с отцом и матерью. Стояла, прижавшись к ним, и глядела на плачущих девочек. Признаться, я забыл, как зовут ее отца, с которым хотел поговорить. Спросить неудобно. Лев Алексеевич, кажется…

– Как Олег Григорьевич? – спросил я Олю.

Чуть ведь не забыл про ее верного рыцаря, поскольку одно наложилось на другое – Гена тоже ранен, и тяжело, и тоже защищая девушек.

– Ему лучше, – сказала она. – Но ведь вы не об этом хотели спросить, правда, Юрий Петрович?

Ее глаза были не по-детски серьезны.

– Ему просто неловко тебя об этом попросить, – сказал ее отец.

Я был ему благодарен за эти слова.

– Ты ведь поможешь расследованию, правда? – спросил я Олю.

Нам было бы лучше, если бы потерпевшие их не признали. Это помогло бы нам оттянуть срок суда. И дало нам время для сбора доказательств невиновности Игоря.

Собственно, этого хотел Вадим. Он настаивал, чтобы оттянуть как можно дальше суд над нашим подзащитным. Ибо не истина, а судьба Игоря для нас должна стоять на первом месте, сказал он. И здесь мы с ним впервые серьезно разошлись.

Притом, что мы уже не могли остановить начавшееся расследование по факту гибели «лифтеров». Хотя и не обязаны были предоставить следователям потерпевших, тем более уговаривать их прийти в морг для опознания.

Что и было мной сделано. Просто я не мог, признавая правоту своего нынешнего коллеги, кривить душой перед коллегами бывшими.

– Хочешь, мы зайдем туда вместе? – спросил Лев Алексеевич у дочери.

– Хочу с мамой, – совсем по-детски ответила Оля.

Ее мать беспомощно посмотрела на нас. Меньше всего ей хотелось видеть тех, кто надругался над ее дочерью.

– Мама боится, – сказала Оля. – Я лучше пойду с тобой, папа, и с Юрием Петровичем.

Такое доверие девочки-подростка тронуло меня.

Когда мы втроем направились к двери, к нам подошла мать одного из погибших. Похоже, она уже с утра была пьяной.

– Это тебя, что ли, мой Димка трахнул? – она уткнула свой палец в Олю. – Нашел кого! Да у него в школе знаешь какие девочки были! Приводил ко мне знакомиться… Куда тебе до них, – она пренебрежительно махнула рукой и покачнулась. – А я тоже на суде скажу! Врешь ты все, вот так!

Я не без труда оттащил ее от Оли, которую стало мелко трясти, и она приникла к отцу, прячась от этой дурной бабы.

– Все скажу! – крикнула она издали. – Не мог мой Димка на такую страхолюдину польститься! Размечталась! Хоть после смерти его в покое оставьте, ироды! Ты вот живая, а он мертвый там лежит, за себя ответить не может! Но я, как его мать, молчать не буду, все как есть скажу, что ты б…, каких мало, а папашка твой всех прокуроров купил!

Она теперь визжала, дралась, отбиваясь от следователей. Еще громче заплакали девочки в коридоре. На Олю было страшно смотреть. Она явно была подавлена, однако не плакала.

Я прикрыл дверь помещения, в котором стоял характерный сладковатый запах смерти – формалина, карболки и еще чего-то. Быть может, нашего страха перед смертью.

На столе лежали два неподвижных тела, укрытые белым.

Патологоанатом откинул простыню с ближайшего трупа, и Оля отступила назад. В ее глазах мелькнул ужас, смешанный, как мне показалось, с жалостью.

На столе лежал молодой рослый парень. Можно было подумать, что он спит и ему снится кошмарный сон. Такое у него было выражение лица. И только синеватый разрез, опоясывающий горло над кадыком, свидетельствовал, что его кошмары закончились.

– Как его зовут? – спросил я Олю негромко. – Это и есть Дима?

– Нет, – покачала головой Оля. – Это он обратился ко второму, назвал его Димон…

Откинули вторую простыню, и я увидел квадратного коротышку с широким плоским лицом. Вряд ли при жизни он слыл сердцеедом, как только что утверждала его мать. Но только кто сейчас ее в этом переубедит?

– Да, это он, – сказала Оля.

Отец поддерживал ее под руку, поскольку казалось, что она вот-вот упадет.

Наташа позвонила мне ночью из Склифа по сотовому и едва слышным голосом сказала, что Гена час назад скончался, не приходя в сознание.

Она говорила, едва ворочая языком, охрипшим, трудно узнаваемым голосом. Все-таки двое суток без сна возле его палаты. Попросила к телефону Катю.

– Кати нет, – сказал я. – Она у родителей. Тебе дать ее телефон?

Она на это ничего не сказала и положила трубку. Сейчас всем не до меня, подумал я. Той же Кате. Никому до меня нет дела, кроме родителей. Кстати, когда я звонил им в последний раз?

Утром я встретился в консультации с Вадимом в его кабинете. Я сам пришел к нему, когда он переговаривался с кем-то на хорошем английском по телефону, не выпуская изо рта трубки. Так ему легче входить в образ преуспевающего адвоката. Это почти избавляет его от акцента, чему, как правило, приятно удивляются зарубежные абоненты. Он кивнул мне, показав на кресло.

Я сел, полистал какие-то журналы, потом их отбросил.

– Ну что? – спросил он. – Ты был в морге при опознании?

– Конечно, – кивнул я. – А как же иначе?

– Все подтвердилось? – спросил он.

– Да, это они. Те самые.

– Доволен? – сощурился он.

– Еще бы, – сказал я.

– И никак было нельзя отложить это действо хотя бы на пару недель?

– Кто будет столько времени держать трупы в хранилище? – пожал я плечами. – Это стоит больших денег. И потому родственники настаивают на быстром захоронении.

– Может, я что-то пропустил, но, насколько я понимаю, Савельев до сих пор не найден – раз, – он загнул палец. – Дезавуировать медэкспертизу в отношении Игоря Бахметьева мы тоже пока не можем, – он загнул второй палец. – Добавь сюда свою подпись под протоколом, лишающую тебя права участия на стороне защиты, как и то, что мы взялись его защищать из чистого энтузиазма, поскольку договор до сих пор в глаза не видели. Одни только обещания.

– Все верно, – согласился я.

– Старичок, теперь объясни мне, бестолковому, как ты собираешься строить защиту? На чем? Даже если докажешь, что твоя подпись – поддельная? Может, я чего-то не понимаю? Ведь это заведомо проигранное дело!

– Похоже на то, – сказал я. – Если забыть о потерпевшей, готовой изменить показания в отношении Игоря. Она – наш козырь.

Я замолчал, пристально глядя на него.

– Не густо, – сказал Вадим. – К тому же она всего лишь сомневается в его участии. И чтоб ты знал, присяжные и заседатели не любят тех, кто меняет показания. Зато результат экспертизы – не изменился… И потом, ты уверен, что до суда с ней ничего не случится? Нам нужна подстраховка, понимаешь?

Он был прав.

– Мне звонила Катя, – сказал Вадим. – Спрашивала про тебя. Почему ей не звонишь?

– Почему она мне не звонит? – пожал я плечами. – Ты сказал ей про смерть Гены?

– Да… У нее просто голос оборвался. Никак не могла прийти в себя. Все переспрашивала, не ошибся ли… Ты бы позвонил ей. Она тебя ждет, честное слово ждет.

– Позвоню, – сказал я. – Хотя сам не знаю, чего ждать мне. Как ты думаешь, мне удобно идти на его похороны?

Он задумался. Потом выколотил трубку, чтобы снова ее заполнить.

– Есть вопросы, задавать которые посторонним значит проявлять малодушие, – заметил он. – Решай сам. Ты уже взрослый человек. Однако вернемся к вашим баранам. Почему они до сих пор не нашли Савельева, вашего бывшего коллегу, не знаешь? Хорошо спрятался или плохо ищут?