Паноптикум - Хоффман Элис

Эдди сделал глоток горьковатой жидкости.

– Думаете, они убили ее?

– Она была мертва до того, как они здесь появились. Я проверял – сердце не работало, дыхания не было. Но кто-то ее убил, это точно. – Старик вытащил из кармана синюю нитку. – Этой ниткой ей зашили рот. Ее нельзя было оставить в таком виде, так что я притворился, что вытаскиваю леску из рыбьей пасти – иначе это было бы слишком уж тяжкое дело. – Он протянул нитку Эдди, но тот отшатнулся. – Ну, так я и знал, что нитка тебя напугает, – проворчал Бек.

– Ниток я не боюсь, – мрачно отозвался Эдди, проглотив это легкое оскорбление. – Я был когда-то портным.

– Я был когда-то ребенком, но давно уже не являюсь им.

Эдди протянул руку, и Бек положил нитку ему на ладонь.

– Они приехали, чтобы увезти тело, – ровным тоном продолжил отшельник. – Их главный очень радовался этой находке. Но твоя русалка – нет. Она плакала.

– Почему это вдруг моя русалка?

– Ты почти наткнулся на нее однажды. Она наблюдала за тобой и твоим кроликом, и я тоже. – Он погладил Митса, который тут же радостно запыхтел, высунув язык. – Я следил с холма, чтобы ты не сжег мой лес. А она пряталась за деревьями. Она хороший пловец, и у нее хороший глаз. Но ты же не видишь того, что у тебя под носом, потому я и вывожу тебя сейчас.

Эдди окатила жаркая волна. Он, наверное, все-таки видел девушку, потому она и снится ему теперь.

– Кто она такая?

Бек пожал плечами.

– Девушка, которая строит из себя рыбу. Может, это твоя форель приманила ее. Я же предупреждал, что эта рыба заведет тебя куда не надо.

– А мужчины вам были, конечно, незнакомы? – Это была скорее мысль вслух, нежели вопрос, потому что Эдди никак не ожидал утвердительного ответа.

– Ты имеешь в виду того, что чуть не утонул в болоте?

– Да нет, тех, которые увезли тело.

– Одного из них я точно знаю.

Вот так это и бывает. Один случайный вопрос может отворить дверь, через которую проникает луч света, ведущий к истине.

– Видел его портрет в газете много лет назад. Он был преступником.

Вокруг было темно, но сквозь деревья проблескивало серебро воды.

– Не помните, как его зовут?

– Читать я не умею. Я просто заворачивал рыбу в эту газету. Но лицо его я запомнил. Это он был с твоей русалкой и засунул утопленницу под сиденье. А потом отошел на два шага от коляски и стал кормить дроздов прямо с ладони. Никогда прежде такого не видел.

Тут уж Эдди словно холодной водой окатило. Эта сцена была хорошо ему знакома. Первое, что он слышал по утрам, было сопение лошадей в стойлах внизу и мурлыканье возницы, воспроизводящего голубиное воркование. «Птицы умнее, чем ты думаешь. Они не забывают того, кто ласково обошелся с ними». Эдди часто наблюдал, как возница кормит птиц с руки в переулке, а они сидят, словно загипнотизированные, и ждут своей очереди.

– Ну вот, я рассказал тебе все, – сказал отшельник, когда они дошли до берега реки, границы его территории и его мира. – И все, что у меня есть, будет твоим, когда меня не станет. Не забудь про моего волка.

Город был тих и спокоен, а мысли Эдди метались в голове. По пути домой он нашел поросший травой участок и прилег отдохнуть вместе с псом. Рот зашивают, когда не хотят, чтобы человек выдал какой-нибудь секрет или в виде наказания за то, что он говорил много лишнего. В нитке не было ничего особенного – она была не шелковой и не мохеровой, просто нитью для швейных машин. У Эдди слипались глаза, и он уснул. Ему приснился отец за швейной машинкой. Нить, которой он шил, была стеклянной. Игла протыкала руки отца, текла кровь, но он продолжал работать как ни в чем не бывало. «Это случается, – сказал отец. – Никому этого не избежать».

Когда Эдди проснулся, уже светало. Он размял ноги, которые сводило от лежания на траве, свистнул Митса, и они двинулись в сторону Челси, время от времени переходя на бег рысцой. Эдди запыхался и вспотел. Пес был только рад пробежаться вместе с хозяином, но Эдди в конце концов согнулся от резкой боли в боку. Последние остатки ночи клубились меж деревянных пирсов темными бесформенными клоками. Над выходом из гавани первые лучи солнца пробивались золотыми и красными проблесками, ночная тьма переходила в трепещущую девственную синеву. Лошади в стойлах еще только просыпались и нетерпеливо топтались в ожидании завтрака. Возница накладывал им сено вилами. На балках конюшни пристроилась стайка его необыкновенных голубей. Набрав зерна, он напевал птицам, а они с привычной доверчивостью клевали зерно с его широких мозолистых ладоней. Возница повернулся на звук открывшейся двери, с досадой думая, кто бы это мог явиться в столь неурочный час, но, увидев Эдди с собакой, расплылся в ухмылке. Они уже несколько лет жили как добрые соседи.

– Я смотрю, вы с псом рано встали сегодня, раньше птиц.

– Намного раньше, – мрачно ответил Эдди. Он вспомнил дроздов и серебристую реку и подумал, что, по сути, очень плохо знает своего соседа.

Извозчик кончил кормить голубей и, наклонившись, почесал Митса под подбородком.

– Ты хороший мальчик, не трогаешь моих птичек, да? – Питбуль, устав после долгой ходьбы, бухнулся на пол у его ног. – Я чувствую, вам обоим надо несколько часов поспать.

– Поспать – это не то, что мне сейчас надо, – ответил Эдди, захлопнув за собой дверь. Стук заставил голубей взлететь на балки. – Мне нужен ты.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО они пересекали Ист-Ривер по Уильямсбургскому мосту. Длинная вереница облаков двигалась в противоположном направлении, к Манхэттену, навстречу приступившему к работе городу. Эдди сидел на высоких козлах рядом с помрачневшим возницей. Он внимательно следил за своим попутчиком и имел на то причины. Сначала возница отрицал, что знает что-либо о пропавшей девушке. Но когда Эдди назвал ему точное местонахождение ложбины, в которой лежало тело, он был так ошеломлен, что выдал себя.

– Ты не можешь этого знать! – выпалил он. – Никто не знает, где я был и что делал, кроме моей лошади, а она не сказала бы тебе этого, даже если бы могла говорить. – Возница, похоже, был нетрезв. Голова у него явно работала плохо. Он болтал, не отдавая себе отчета, и глядел на Эдди так, будто тот обладает некой демонической силой. – Я сказал ему, что не желаю впутываться в это дело. Я предупреждал, что это не принесет добра, но он не хотел меня слушать. Он платил за работу, так что мне оставалось делать?

Возница клялся и божился, что он не нарушал закона, так как девушка была мертва, когда они за ней приехали. Он всего лишь помог перевезти тело в Бруклин, его наняли с его коляской, и он был вынужден подчиниться.

– Согласно закону, это преступление, – возразил Эдди. – Ты попадешь в Томбс, если это станет известно. А может, и в Синг-Синг.

– Закон слеп, ты знаешь это не хуже меня. Давай решим это дело между собой, по-человечески. Я ведь мог бы тебя убить, и никто больше не приставал бы ко мне с этим делом.

– Уж прямо так и убить? – рассмеялся Эдди.

– Ты, наверно, подумал бы, прежде чем угрожать мне, если бы знал, что я уже отсидел срок в Синг-Синге.

Шрамы, татуировки и золотые коронки возницы и раньше наводили Эдди на мысль о его не вполне добропорядочном прошлом, но срок в Синг-Синге говорил о серьезном нарушении закона.

– Ты ничего не знаешь обо мне и не делай вид, будто тебе что-то известно. – Возница покачал головой, ибо человеку, не сидевшему в Синг-Синге, трудно понять, насколько тяжко пребывание в этой печально известной тюрьме. – Это чистый садизм – запирать людей в камере с видом на Гудзон, держать их в клетке, как зверей, перед лицом такой красоты. Многие пытались бежать. Некоторые утонули в реке, другие жалели, что не утонули, когда их вылавливали, как рыбу, а затем избивали плетьми и цепями. Ты не представляешь, что это за место и на что готовы люди, чтобы прожить еще один день. И я такой же. Я в ответе за то, что делал, потому что тот, каким я был, живет во мне. Я человек не слабый, но жить с таким грузом тяжело.