Девять с половиной - Марина Рыбицкая

   – Это действительно искусство, – загорелся Алексей Степанович.

   – Не с точки зрения актеров, – остановила его я. – Здесь обычно нет зрителей и аплодисментов. Следовательно, это наука.

   – Наука любить? – лукаво улыбнулся Алексей Степанович, загоняя меня в угол.

   – Можно поспорить, – хмыкнула я, выворачиваясь. – Профессор страшно обиделся на это утверждение. Ведь у него не всегда получалось то, что доступно даже самому плохому студенту. Поэтому научный муж сообщил, что любовь – это сделка.

   – В какой-то мере, – согласился собеседник, зорко следя за моими маневрами.

   – Не с точки зрения еврея, – поднырнула я под его руку, встав лицом к входной двери. – Он посчитал, что если вкладываешь больше, а вынимаешь меньше, то это обман!

   – В вашем нежном возрасте, Эля, – упрекнул меня Алексей Степанович, – нельзя быть настолько циничной.

   – То есть цинизм выдают как права? – скривилась я. – По возрасту?

   – Что здесь происходит? – Дверь распахнулась, и на пороге с ухмылкой нарисовался Максим Александрович, вытирающий полотенцем мокрые после душа волосы. Он уже успел переодеться и теперь щеголял красивым торсом, проступающим из-под белой влажной футболки, и в темно-синих джинсах.

   – Тут Алексей Степанович вам букетик принес… – начала было я.

   – Мне поступило предложение купить твой бизнес, Максим, – жестко сказал Алексей Степанович. – Поскольку ты выбываешь из игры.

   Макс резко посмурнел и сразу перестал веселиться.

   – Букетик… на могилу, – закончила я, потеряв весь кураж. – Заходите в дом. Будем разговаривать.

   Хочешь изменить свою жизнь? Расскажи по секрету о чужой! Но всем.

 Амариллис

   Проснулась я в комнатушке на тонком матрасе, полная решимости изменить свою жизнь и не поддаваться невзгодам и душевным слабостям. Потянувшись, уперлась ступнями в стопку одежды. В тусклом свете масляного светильника рассмотрела золотое шитье на богатой ткани.

   Чуть поодаль небрежно валялась открытая шкатулка, наполненная украшениями с драгоценными камнями, посверкивающими тонкими лучиками даже при слабом освещении. Рядом покоился поднос с благовониями и маслами. Лежали костяные гребни с искусной резьбой и жемчужные нити для волос.

   Около занавески стояли три пары изящных парчовых туфелек на небольшом каблучке, богато расшитых жемчугом, каменьями и золотой вышивкой.

   Что еще, спрашивается, нужно женщине? Наверное, любовь, уважение и свобода.

   Для меня подарок и подкуп не были равноценными понятиями.

   Я пошарилась в другом углу, нашла оставленную там ранее смену одежды. Натянув на себя полинялые шаровары и залатанный кафтан, расчесала пальцами спутавшиеся за ночь волосы и небрежно заплела косу.

   После чего сгребла подаренную одежду и, отдернув занавеску, вышла наружу. Чтобы тут же наткнуться на Агилара.

   Он сидел, прислонясь к стене около моего проема, вытянув одну ногу и сложив руки на согнутом колене второй. Как всегда, в белом. Только лицо осунувшееся и почерневшее.

   – Что ты здесь делаешь? – поинтересовалась я. Обвела пространство правой рукой: – Разве это достойное место для такого, как ты? – прижимая к себе вещи левой.

   – Здесь я обманываю себя, – вымученно улыбнулся Агилар, пожирая меня глазами. – Слышу твое дыхание и представляю, что ты рядом.

   – Мило, – кивнула я, не ведясь на жалость. – Пригласи к себе кого-нибудь. Пусть подышит. Твои игрушки умеют это делать с высоким мастерством. Закажешь по желанию.

   – Ты придешь, если приглашу? – тихо спросил он, сжимая пальцы до побелевших костяшек.

   – Нет, – хмыкнула я. – Но могу тут подышать. Как ты хочешь? С волнением, придыханием, страстью? – Сощурила глаза, испуская томный вздох. – Так пойдет?

   Агилар напрягся, чуть приподнимаясь и становясь похожим на готовящегося к прыжку хищника. Но и я была отнюдь не травоядной.

   В это время из галереи показалась Ширин, ведя за руку юродивую. Она увидела господина и встала на колени, потянув за собой Марьям.

   – Чем мы можем служить, господин? – уткнулась лбом в выщербленный пол рыжая.

   – Уйди, ничтожная, – между делом бросил Агилар, не сводя с меня горящих глаз.

   В моей груди поднялся гнев. Бросив на пол дорогое тряпье, я наклонилась к Агилару и прошипела:

   – Ничтожная?!! А кто в этом виноват? Она?

   Подбежала к Ширин, вздернула ее на ноги и открыла ей лицо, не обращая внимания на испуг:

   – Смотри! Ее забрали у семьи за долги три года назад твои сборщики. И засунули в эту клетушку, потому что девушка не соответствует твоему изысканному вкусу. Три года она прозябает здесь в нищете, еще худшей, чем прежде, недоедая и надеясь, что когда-нибудь ты ее заметишь и проведешь с ней ночь. Возможно, единственную в ее жизни!

   Я вперилась взглядом в хозяина гарема, дрожа от ярости:

   – У нее никогда не будет ни семьи, ни детей! Ничего, ради чего стоило бы жить!

   Юродивая испуганно заплакала от моего резкого тона. Я опустилась рядом с ней на колени, обнимая:

   – Марьям украли кочевники, предварительно вырезав всю семью. Мужа и двоих маленьких детей. А потом насиловали всю ночь. И продали на местном рынке рабов, потому что она красива!

   Я прижимала женщину к своей груди, укачивая и глядя на оцепеневшего Агилара поверх ее головы:

   – Только никто не ожидал, что она из-за таких мелочей сойдет с ума. Глупая, правда?

   Я вскочила на ноги и, подбежав в другой занавеске, вытащила подслушивающую Зулейку:

   – Она здесь уже десять лет! С двенадцатилетнего возраста. Ее отец подарил девушку тебе, но ты даже не видел подарка! Еще три года – и она перешагнет гаремный возраст, став старухой! И лучшее, что ее ждет, – это чистка котлов на кухне!

   Я оставила дрожащую девушку и выдернула следующую:

   – Лейла. Она обладает редкой красотой! – Я отодвинула ветхое головное покрывало, являя миру идеальные черты лица девушки. – Но хромая! Потому что один из твоих нукеров сбил ее конем, и сломанная нога неправильно срослась! Всё! Ей навесили клеймо «кривая». Уже не годится для твоей постели!

   Настала очередь еще одной:

   – Фарида! Обладает изумительным голосом, наделена идеальным слухом. Сама сделала из тростника дудочку и играет нам вечерами дивные мелодии, скрашивая унылое существование. И тоже не нужна! Потому что на плече родимое пятно!

   Я перевела дух и продолжила: