На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Глафира из-за этого сильно переживала, и долго – те самые несколько лет, что она кидалась ему на шею. А потом ей встретился Прохоров, и ему как-то ловко и моментально удалось убедить ее в том, что он и есть самая большая любовь ее жизни. И она… дала себя убедить. Правда, отчасти это напоминало игру в «ты первый начал» все с тем же Разлоговым. У тебя белокурые красотки, хорошо же!.. Значит, у меня редактор модного журнала. И вовсе мы не пытаемся ничего друг другу доказать, мы просто так живем – свободно и современно! У нас общий дом, общие знакомые, общая собака Димка, а личная жизнь у каждого своя.

Димка Горин, в честь которого мастиф и был назван, фыркал, крутил башкой и громогласно орал:

– Идиоты! Идиот и идиотка! Что это, мать вашу, за сериал «Санта-Барбара»?! – Брал Разлогова за свитер и встряхивал. Разлогов матерился и отбивался. – Нет, ты скажи мне, какого х… сериал-то играть?! Ну у тебя бабы – ладно, у всех бабы! А если она себе кого найдет, чего ты делать-то будешь, а?! На новой женишься?! Так я тебе заранее говорю – там, на кафедре, приличных больше не осталось, одни неприличные!

О Глафирином романе с Прохоровым знали все, но предполагалось, что не знает никто. Хотя Димка Горин, может, вправду ни о чем не догадывался. Как всякий гений, он смотрел немножко выше и дальше, чем все остальные «не гении», а того, что под носом, не видел вовсе.

Про то, что Глафиру никак нельзя «упустить», он толковал Разлогову по пьянке, а она подслушивала. Про то, что Разлогов достоин «самой лучшей бабы», особенно после «всего, что было», он толковал Глафире на свежую голову, и Глафира не знала, подслушивает Разлогов или нет. Вряд ли. Ему никогда не было дела до чьих-то чужих… переживаний. Искренне не было. «Я извлекаю из прошлого уроки и двигаюсь дальше, без всякого груза на плечах, но вооруженный новыми знаниями. Только вперед».

Вопрос о том, что там «такого» было в прошлом и почему «после этого» Разлогов достоин самого лучшего, так и оставался без ответа, хотя Глафира несколько раз осторожно пыталась выяснить, в чем дело. Димка Горин напускал на себя суровый вид, не без загадочности, и отвечал в том смысле, что, мол, что было, то прошло, а на ошибках учатся. То ли на самом деле не хотел говорить, то ли не знал ничего и все выдумывал, это на него похоже!..

– Я хочу домой, – громко сказала Глафира в темноте разлоговской машины. – Я хочу домой прямо сейчас. Там меня ждет моя собака.

Ах как Волошин смотрел на нее, когда на стоянке у «Эксимера» Глафира кинулась к мастифу, которого Лена Степанова держала на поводке! Поначалу, в угаре встречи с собакой, Глафира и внимания на Волошина не обратила, а потом ей вдруг стало неудобно, как будто кто-то горячим сверлом вгрызался в ее висок. Димка жарко дышал ей в лицо, и пытался лизнуть, и ухмылялся счастливо чудовищной акульей пастью, и заглядывал в глаза, и Глафира вдруг заревела, и ей показалось, что мастиф тоже чуть не плачет, и тут она почувствовала сверло, разрывающее ей висок. И уже не могла от сверла отделаться, оно вгрызалось все глубже, буравило насквозь. Димка все совался к ней, вскидывал на плечи пудовые лапы, гибкий драконий хвост молотил так, что по асфальту, кажется, расползались трещины, и подкидывал башкой ее руку так, что Глафира чуть не валилась на спину, и толкался, и лизал, и заглядывал в глаза, но сверло не отставало. Глафира оглянулась, разгоряченная, сияющая, позабывшая обо всех своих горестях и страхах, и, как будто на нож, наткнулась на взгляд Волошина.

Он смотрел исподлобья, брезгливо, не отрываясь, – даже не как на врага, а как на нечто мерзкое, гадкое. Так смотрят на таракана, прикидывая, раздавить его каблуком прямо сейчас или пока воздержаться, потому что раздавленный таракан отвратительно, тошнотворно хрустит! Глафира – таракан! – вдруг так растерялась, что от растерянности улыбнулась глупой, искательной улыбкой. Волошин моментально отвернулся. Щеки у него были красны лихорадочным нездоровым румянцем, пальцы сжаты в кулак.

Он убил бы меня, если бы мог, подумала Глафира. А Разлогова?.. Разлогова он убил бы, если бы мог?

Тогда, возле «Эксимера», она совершила ошибку. Может, потому, что Димка нашелся, а может, потому, что очень устала от неопределенности, подозрений и вранья.

– Марк, – сказала она Волошину дурацким голосом провинившейся девочки, – за что вы меня так ненавидите? Что такого я вам сделала?

Кинолог Лена Степанова от изумления разинула рот – в прямом и переносном смысле слова. Волошин разжал кулак и посмотрел на свои пальцы.

– Мне нет до вас никакого дела, – отчеканил он, порассматривав пальцы. – С чего вы взяли?..

И, не дожидаясь ответа, ушел в сторону крыльца, на котором курил, должно быть, весь штат центрального офиса…

– Мне надо подумать, – вновь вслух объявила Глафира. – Мне надо подумать о Волошине тоже. Но сейчас мне надо подумать, как мое кольцо попало на фотографию Олеси Светозаровой.

При имени Олеси, произнесенном вслух, Глафира передернула плечами. Глупо было ревновать прошлого Разлогова к его прошлым девицам, но Глафира ревновала. Даже когда поняла, что он ее не любит. И она его тоже не любит, еще чего!.. Она любит Прохорова. Да?

– Да-да, – сердито ответила Глафира самой себе и полезла из машины. Эта самая машина была так велика и высока, что Глафира все приставала к Разлогову, чтобы он приделал к ней откидную лесенку. А что тут такого?.. Чтобы лезть было удобней!

Кое-как вывалившись из водительской двери – лесенку-то Разлогов не приделал! – Глафира потянула за собой сумку и шарф. Как холодно, ужас! Даже зубы мерзнут!

План был простой – зайти в редакцию, как бы в поисках Прохорова, которого, ясное дело, нет и не будет. В процессе поисков отсутствующего Прохорова выяснить, как выглядит репортер Столетов и на месте ли он. Если на месте, спуститься вниз, подловить его на выходе из офиса. И хорошенько обо всем расспросить. Вот в этом самом «хорошенько» и была главная загвоздка. Хорошенько – это значит точно зная, о чем спрашивать. Глафира не знала решительно.

Шарф, которым она обмоталась, как пленный французский драгун времен войны двенадцатого года, кололся и щекотал уши. Этот шарф связала толстая одышливая бабка, которая сидела на табуреточке при входе в деревянную избушку. Избушка располагалась неподалеку от Иркутска, на территории этнографического музея под названием «Тальцы», и именовалась «Дом ткача». Бабка сидела на табуреточке, смотрела за порядком из-под очков и орудовала спицами. Перед ней на столике были разложены носки, варежки, жилет тошнотворно-голубого цвета и вот этот самый шарф, нынешний Глафирин. Здоровенный Разлогов во всех без исключения «Домах ткачей» первым делом стукался лбом о притолоку. Он шагнул следом за Глафирой, стукнулся, выругался, бабка сурово взглянула из-под очков. Спицы продолжали мелькать. Ткацкий станок с натянутой основой и деревянной педалью, а заодно и веретено с прялкой Глафиру не очень интересовали. Зато Разлогову всегда страшно нравились всякие механизмы. Держась за лоб, он осмотрел станок, потом присел и полез куда-то под педаль.