На одном дыхании! - Татьяна Устинова

– Откуда вы знаете, где мы работаем?

Она взглянула испуганно, и Волошин изменил тон.

– Вы у нас тут раньше бывали? – спросил ласково.

– Мы первый раз с Володей здесь встречались! – Она вдруг заспешила, как будто в чем-то оправдывалась. – Меня Марина Леденева хорошо знает, директор книжного магазина «Москва». Ну на Тверской!

Волошин кивнул. Этот магазин знали все.

– Я к ее Цезарю приезжала. Цезарь – собака, – пояснила она и улыбнулась доброй улыбкой. – Хорошая собака, умная. И Димка умный очень. Шалопай, конечно, как все мальчишки, но умный! Вот ему раз сказал, и он…

– Вас рекомендовала Марина Леденева, Разлогов вас здесь принял, вы стали заниматься его собакой и время от времени брали ее на передержку, когда Разлогов уезжал. Так?

– Да-да!

– В последний раз вам позвонила его жена и попросила увезти собаку?

– Да, все в точности так.

– Вы приехали, на даче никого не было, вы забрали собаку и уехали?

– Да.

– Теперь вы хотите ее вернуть, а телефон Глафиры не отвечает?

– Ну да, – не понимая, к чему такой допрос, подтвердила Лена, и щеки у нее покраснели.

– А ее телефон… как не отвечает? – вдруг спросила Варя, и Волошин взглянул на нее с изумлением. – Трубку никто не берет?

– Выключен он. Вне зоны действия сети, – Лена пожала плечами. – Ну я в первые дни думала, ни до чего человеку… Ну уж не до собаки точно! И потом… Не может же она телефон навсегда выключить! А он «вне зоны» да «вне зоны»…

– Лена, какого числа вы собаку забирали, помните? – Это опять Варя спросила. – Только точно!

– Да чего там не помнишь! Третьего, совершенно точно.

Варя посмотрела Волошину в глаза.

Третьего числа Разлогов умер. Или его убили.

– Вы собаку днем забирали?

– Ну ближе к вечеру. Часа четыре было. Я специально так поехала, чтоб до пробок успеть…

И все замолчали. Волошин думал.

Глафира велела забрать собаку. Если бы пса не забрали, он никогда и никого не подпустил бы к Разлогову. Тем не менее Димку забрали, и в тот же день Разлогова не стало.

Выходит, Глафира знала, что Разлогова… убьют? И убрала собаку, чтобы сделать это было легче? Или она сама заказала убийство и хорошо к нему подготовилась?

– Глафира часто вам звонила?

– Говорю же, редко! Володя чаще звонил. Так что мне теперь с собакой-то?.. Может, вы знаете, где Глафира и как-то с ней свяжетесь?

– Дайте мне ее телефон, – вдруг опять встряла Варя. – Ну номер, который у вас есть! Я попробую позвонить.

– Чего там пробовать, я каждый час пробую! – вдруг возмутилась Лена. – Я думала, у вас, может, есть запасной или домашний…

Тем не менее мобильный достала, понажимала какие-то кнопки.

– Ну вот! Записывайте!

Пока Варя переписывала цифры на желтую бумажку, Волошин принял решение.

Он вернулся в кабинет, оставив дверь нараспашку, вытащил телефон и нажал кнопку вызова.

– Глафира Сергеевна, – громко сказал он, когда ответили, – кинолог очень просит вас забрать собаку, которую вы ей отдали.

– Вы что? – помолчав, спросила в трубке Глафира. – С ума сошли?!

– Приезжайте, – велел Волошин и положил трубку. И потер лицо обеими руками.

…Если Разлогова на самом деле убили, значит, это сделала его жена. Больше никому не удалось бы так легко и просто избавиться от собаки!

Глафира подъехала к шикарному, новенькому, с иголочки зданию, в котором, помимо всего прочего, помещалась еще и редакция журнала «День сегодняшний», с таким расчетом, чтобы точно не застать Прохорова на работе.

В этот самый день и час он всегда присутствовал на каком-то смутном совещании то ли в Минпечати, то ли еще где-то и больше в офис никогда не возвращался. Очень удобно.

Глафира была уверена, что такие совещания специально затем и собирают, чтобы поменьше торчать на скучном рабочем месте. Так сказать, создают законный повод для отдыха.

В подземный гараж она не поехала, приткнула тяжеленную разлоговскую машину кое-как, уповая только на то, что задеть ее никто не посмеет – исключительно из чувства самосохранения.

В короткой щегольской курточке она сильно мерзла, даже в машине мерзла. Да еще и снег вдруг пошел! Почему-то московские автомобилисты никогда не бывают готовы к «снегопадам и метелям», несмотря на то что зима наступает исправно, из года в год и из века в век, и еще ни разу на смену лету и осени не пришла весна, а вот поди ж ты!.. Дорожные службы «не справляются», техника «не успевает», водители в обмороке – оказывается, нужно было менять резину, снимать летнюю, ставить зимнюю!

Глафира была уверена, что к вечеру город встанет намертво, замкнутся все многочисленные «кольца» – и Садовое, и «третье», и «первое», и многострадальный МКАД! Хорошо бы сейчас не торчать возле щегольского офисного здания в центре Москвы, не прикидывать, как бы получше провести предстоящий разговор, не ежиться от холода в щегольской короткой курточке, а затопить камин, наварить картошки, чтобы пахло по всему дому сытным картофельным духом, обнять за шею мастифа Димку и рассказывать ему, рассказывать, и совать руки под теплый бок, и ронять слезы на шелковые широкие уши, и смотреть в карие, сочувствующие, все понимающие глаза, и жаловаться на то, что жизнь изменилась так непоправимо, и вспоминать, как все было раньше, когда она, Глафира, была еще нормальным человеком, свободным от груза, который давил теперь на ее плечи. А раньше – до груза! – она была уверена, что живется ей ничего.

«Это потом ты поймешь, что вместо, скажем, мешка асбеста теперь несешь железобетон, но это потом, потом».

Димка Горин, написавший эти стихи, должно быть, понимал жизнь лучше Глафиры.

Должно быть, мастиф Димка тоже понимал, потому что смотрел внимательно и серьезно, слушал, собирал складки на лбу. А может, совсем ничего не понимал, а слушал и собирал складки просто потому, что Глафира не давала ему ни малейшего шанса уклониться от ее словоизлияний и… как бы это сказать помягче… «чувствоизлияний»! Она изливала на него чувства, а он морщился, собирал складки, кряхтел, терпел. Разлогов ни за что бы не стал терпеть! Он вообще относился к Глафириным «чувствоизлияниям» сдержанно – всегда, с самого начала, и она долго не могла взять в толк – почему. Когда она кидалась ему на шею, он иногда даже рук из карманов не вынимал. Просто стоял и ждал, когда ей надоест кидаться. Ей долго не надоедало, правду сказать. Несколько лет. А потом она поняла, в чем дело, – просто он никогда ее не любил, и ничего тут не поделаешь. Из каких-то своих соображений он решил с ней жить и даже правила соблюдал – вот, к примеру, никогда не таскал своих девок на заграничные курорты, где могли быть знакомые. Он соблюдал правила, был по-своему честен, иногда нежен и всегда жил своей жизнью.