Мерле и повелитель подземного мира - Кай Майер

— Мерле знает мою историю, — сказала под конец Унка. — Она — первая после Арчимбольдо, кому я обо всем этом рассказала. Ты вторым узнал обо мне все.

Ее последние слова прозвучали вяло и безучастно, не как предупреждение или вызов, а просто как констатация факта.

Серафин перевел взгляд с нее на серое вздутое лицо ведьмы.

— И теперь она мертва, а это значит, что…

— Что я навсегда останусь такой, как сейчас, — сказала она глухо. — Ни человеком, ни русалкой.

Ему хотелось ее утешить, найти ободряющие слова:

— Не могла бы какая-нибудь другая ведьма…

— Нет. Каждая ведьма только сама может освободить от своего колдовства. — В ее глазах отражалась безутешная тоска моря. — Только одна она.

Он не знал, что делать, и чувствовал себя неловко; лучше бы ему не ходить сюда с ней, дать ей возможность побыть наедине со своим горем.

— Ничего не изменишь. — Она старалась овладеть собой. — Пойдем назад, к остальным.

Он уныло следовал за ней, стараясь понять, зачем это гигантское чудовище, недавно подстерегавшее и топившее в море рыбачьи лодки и торговые суда, обрекло на несчастье бедную влюбленную русалку. Он поражался мужеству Унки: как можно бросить свой родной дом, поплыть куда-то в неведомые моря, где даже русалки не любят бывать, и о чем-то молить (молить!) ведьму. Он точно знал, что сам на такое не способен. Ни ради любви, ни ради кого-нибудь.

Разве что ради Мерле?

Он постарался отогнать эту мысль, хотя и не без труда. Где она, что с ней, жива ли? Больше всего мучила неизвестность, даже тогда, когда он думал совсем не о Мерле, а о других, еще более важных вещах: как, например, суметь остаться в живых.

Все сидели там, где их оставили Серафин и Унка. Лишь Лалапея встала и отошла от ребят к широкому хвостовому плавнику, торчавшему из воды, как парус затонувшего корабля. Она стояла там в полном одиночестве, скрестив руки на груди и устремив взор в морскую даль.

Увидев Серафина и Унку, Дарио встал и шагнул им навстречу. Он хотел что-то сказать или спросить, что они там видели, как вдруг раздался вскрик Аристида.

Все обернулись к нему.

Это был не зов или вопль отчаяния, а короткий крик ужаса.

Дарио онемел. Он тоже это увидел. Увидели и все остальные.

Легкие волны по обеим сторонам чешуйчатого хвоста вздымались, вода бурлила. Из воды то и дело высовывались зубастые женские лица, их длинные блестящие волосы хлестали по водной поверхности.

Унка бросилась вперед и, поколебавшись, что-то выкрикнула на языке русалок. Тотчас все лица в воде повернулись в ее сторону. Русалки запрыгали, заволновались, что-то забормотали, увидев Унку с ее зубастой русалочьей пастью. Наверное, спрашивали друг у друга, почему у одной из них, у кого-то из их народа ноги человека, а не рыбий хвост.

— Это ведь не те, что нас бросили? — полувопрос-полуутверждение Серафина осталось без ответа.

Унка спустилась по чешуйчатому скату ведьминого хвоста к самой воде. Одна из русалок подплыла ближе, и они несколько минут переговаривались на языке океана, не жестикулируя, а произнося лишь какие-то звуки и слова и меняя тон речи.

Наконец Унка обернулась к Серафину, и они вместе подошли к Дарио, Тициану и Аристиду. К ним присоединилась и Лалапея.

— Передам вкратце наш разговор, — сказала Унка. — Между двумя враждовавшими морскими ведьмами произошло сражение. Более старая была побеждена — мы находимся как раз на ней. Другая, более молодая, хотя она старше нас всех, вместе взятых, за исключением, конечно, Лалапеи, — тут Унка поклонилась сфинксу, — молодая ведьма считает эту часть Глубинного моря своим владением.

Глубинное море. Серафин впервые слышал подобное название, и тотчас ему привиделись картины Океанских цивилизаций; картины, которых не видел ни один человек, но которые каждый рисовал себе как хотел; картины из легенд, сказок и древних мифов.

— Мы вторглись в ее владения. — Унка выглядела встревоженной, хотя голос звучал спокойно. — И она хочет с нами поговорить. Не со всеми. Она желает, чтобы двое из нас отправились к ней вместе с русалками и ответили бы на ее вопросы.

Мальчишки тревожно загудели. Только Серафин и Лалапея молчали.

— Честно говоря, — сказала Унка, — я немало удивлена. Известно, что морские ведьмы не общаются с людьми. Они их либо пожирают, либо просто рвут на куски. Но они еще никогда не разговаривали с ними. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

— Пожирают, — тихо повторил Тициан, а Аристид посинел от страха.

— Что ты предлагаешь? — спросила Лалапея.

— Надо повиноваться, — сказала Унка. — Иного выхода нет.

Дарио взглянул на дюжину или более голов, пляшущих на волнах.

— Они до нас тут не допрыгнут?

— Нет, — сказала Унка. — Но они могут утащить труп под воду. Или попросить какого-нибудь голодного левиафана съесть его у нас под ногами.

Дарио побледнел.

— Я отправлюсь с ними, — твердо заявила Унка. — Для моего спутника русалки припасли водолазный шлем.

Лалапея вздохнула.

— Я пойду с тобой.

— Нет, — сказала Унка, — не ты.

И посмотрела прямо на Серафина.

Он взглянул на воду, на друзей — Дарио, Тициана и Аристида, — тоже уставившихся на него, и встретился взглядом с Ункой.

— Я?

Он так и не осознал, произнес ли свой вопрос вслух, или вопрос громко прозвучал у него в голове.

И снова перед его внутренним взором замелькали картины: гигантская тень длиною в восемьдесят или сто метров; белое туловище, медленно выплывающее из черных глубин; глаза, видевшие на дне морском не одних только рыб, а в зрачках — бесконечная мудрость и бесконечное вероломство.

Серафин задумчиво кивнул в знак согласия.

Подруги

Ветры, пахнущие дегтем, овевали стены башни, сметали пыль с подоконников и завывали в простенках и щелях голосами грешников. Впервые Мерле пришла в голову мысль, что все-таки это, видимо, и есть тот Ад, который изображается в Библии, а не просто огромное пустое пространство в глубинах Земли, которое, как говорится в мифах, находится в вечных сумерках под скалистой и песчаной земной корой.

Пирамидальная башня постепенно сужалась кверху, будто ее сложили из трех гигантских наконечников копий, которые кто-то в этой пустыне соединил и поставил. К тому же ребра трехстенного сооружения были очень остры. Мерле удалось бросить взгляд внутрь башни через одно из окон и заметить в полутьме каменные ступени. Наверное, вдоль стен этой треугольной громады наверх ведет винтовая лестница. Она была рада, что Фермитракс несет ее вверх и не надо тащиться по этой лестнице.

Обсидиановый лев летел совсем близко к одной из наружных стен, едва не задевая крылом темный камень. Мерле даже различала насекомых, бегающих по стене, и каких-то более крупных тварей, меняющих свою окраску подобно хамелеонам и сидящих совсем неподвижно. «Словно бы они греются под солнцем, хотя в этом мире солнца нет», — подумалось ей.

— Мерле, — сказала Королева Флюирия, — сделай одолжение, скажи, где сокол? Мне надо знать, в каком направлении он летит.

Она огляделась и увидела, что птица стрелой несется вверх вдоль башни, причем поднимается более круто, чем Фермитракс. Лев не мог позволить себе вертикальный взлет, боясь, что Мерле и Юнипа не удержатся и соскользнут у него со спины. У Мерле руки и так свело от напряжения, поскольку Юнипа, цепляясь за нее, невольно тянула ее вниз.

К счастью, преследовавшие их лилимы поднимались вверх не быстрее Фермитракса. У большинства из них были широченные крылья, несшие их по прямой с огромной скоростью, но когда им приходилось взмывать ввысь, крылья работали с трудом и хлопали, как у неуклюжих откормленных голубей на венецианской площади Сан-Марко.

Еще до того, как беглецы приблизились к башне, Барбридж что-то прокричал Мерле и Юнипе, но за свистом ветра и шумом крыльев они ничего не расслышали. Не сходившая с его лица улыбка почему-то смущала и даже пугала Мерле. Это не была улыбка победителя или человека в предвкушении близкого триумфа, нет. Ей казалось, что он почему-то снова надел личину доброго дяди и словно хочет сказать: «Будь со мной, я тебе друг. Сдайся, не противься, и все будет хорошо».

Нет, не дождется, ни за что на свете!

Она не могла точно определить, на какой высоте они находятся. Каменистая пустыня давно уже слилась внизу в одно необозримое оранжевое пространство, и там ничего нельзя было разглядеть. Сужавшиеся стены башни на этой высоте были шириной метров в сто, то есть значительно уже, чем в основании. Мерле прикинула, что они, вероятно, одолели не менее половины подъема, по меньшей мере километра два. Мысль о том, что с такой верхотуры можно сверзиться, упасть со спины Фермитракса, не слишком ее бодрила, и руки сами собой еще крепче сжимали пряди густой гривы льва. Юнипа у нее за спиной молчала как убитая, но и Мерле было не до разговоров. Она и без того дышала с таким трудом, словно не Фермитракс, а она сама тащила всех наверх.