Тихий городок - Андрей Серба

— А вам не приходило в голову, что некоторые из них до сих пор остались врагами новой России? И сейчас действуют заодно с немцами, этими, как вы сами изволили выразиться, «извечными врагами России»? И я, контрразведчик, обязан пресечь эту деятельность… тем более в прифронтовой зоне?

— Мы смотрим на эту проблему разными глазами, подполковник. Возможно, те люди действительно ваши враги… Ваши, но не мои. Согласитесь, что каждый человек волен иметь собственные убеждения и поступать согласно им. Да, лично меня жизнь заставила пересмотреть часть прежних краеугольных принципов и признать их ошибочными… Но не всякому дано перечеркнуть прошлое и порвать с тем, что доселе казалось ему самым главным в жизни. Каждый идет к познанию правды своей дорогой, и не мне взвешивать грехи и быть судьей своих бывших коллег по «белому делу». Уверен, что интерес вашего ведомства к особам, чьи фотографии я видел, вызван отнюдь не благими намерениями и не трогательной заботой об их скорейшем перевоспитании… В вашем деле, подполковник, я не помощник. Мои принципы не позволяют предавать своих бывших единомышленников и друзей, даже если теперь я расхожусь с ними во взглядах.

Николай Николаевич надел фуражку, встал. Глядя поверх головы Шевчука, подчеркнуто официально произнес:

— Надеюсь, я ответил на ваш ответ исчерпывающе? Если ко мне ничего больше нет, я хотел бы проститься.

— У меня к вам ничего больше нет. Вы свободны. Не сочтите это назойливостью, однако я намерен вас проводить.

— Что ж, если у вас так принято.

Шевчук легко поднялся с кресла, запер фотографии в ящик стола. Подошел к двери, распахнул ее. Жестом радушного хозяина указал на лестницу, ведущую на первый этаж.

— Прошу.

Не доходя нескольких шагов до часовых у выхода из особняка, Шевчук остановился у неприметной, обитой потертым дерматином двери. Открыл ее, шагнул в полутемную комнату. Поманил к себе Николая Николаевича.

— На минутку.

По-видимому, это помещение служило когда-то кладовкой. Вдоль стен были сделаны длинные деревянные полки, до сих пор загроможденные всевозможными банками, покрытыми пылью бутылями, заплесневевшими коробками и ящичками. В углу у двери в беспорядке был свален садовый инвентарь: лопаты, косы, тяпки, складные металлические лестницы-стремянки. Все это Николай Николаевич успел заметить мельком, потому что его внимание сразу оказалось прикованным к середине комнаты, где на подстилке из соломы лежали окровавленные трупы. Два, пять, семь… Все босиком, без гимнастерок и нательных рубах, в одних форменных красноармейских брюках. Лица обезображены ударами тупых предметов, по всей видимости, прикладами винтовок или каблуками сапог, на груди у всех вырезаны пятиконечные звезды. У двух выколоты глаза и обрезаны носы, у крайнего слева обрублены руки. Над телами с громким жужжанием вился рой мух. Чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, Николай Николаевич отвел взгляд в угол комнаты.

— Эти красноармейцы были убиты минувшей ночью, — раздался голос Шевчука. — Не на фронте, а рядом с нами, в лесу под городком… И не в бою, а подло в спину. Причем сделали это не немцы, а их местные прихвостни. Возможно, боевики из ОУН, может, террористы из Армии Крайовой.[16] Не исключено, что и те, кого вы именуете нашими бывшими соотечественниками. В отличие от вас, они занимаются не поисками правды, а принялись за старое — с оружием в руках выступили против Красной Армии. И каждый, чью фотографию вы видели, вполне мог быть или убийцей этих красноармейцев, или иметь отношение к их смерти…

Минуту помолчав, Шевчук вновь обратился к генералу:

— Николай Николаевич, вы распинались в любви к возрожденной большевиками непобедимой русской армии. Я предоставил вам возможность по мере ваших сил помочь Красной Армии. Но вы, по сути дела, встали на защиту бандитов, убивающих из-за угла русских солдат. Перед этим фактом бессильны все наши красивые рассуждения и о кодексе офицерской чести, и о ваших принципах по отношению к своим бывшим единомышленникам. Вот итог нашей встречи.

Николай Николаевич оперся ладонями на трость, медленно заговорил. Его слова звучали тихо и монотонно, без каких-либо пауз между предложениями.

— Из моего отказа отвечать на ваш вопрос, подполковник, вовсе не следует, что я защищаю убийц этих солдат, — кивнул он на трупы. — Во-первых, вы не убедили меня, что в их смерти повинны офицеры, чьи фотографии вы имели честь мне показать. Кстати, вы и сами не уверены в этом, называя возможными убийцами красноармейцев также украинских националистов и польских шовинистов. Во-вторых… Видите ли, я признал правоту ваших идеалов и дел разумом, но вовсе не сердцем. Мне стали понятны и близки лишь ваши принципы и убеждения, но никак не люди, являющиеся их конкретными носителями. Поэтому, подполковник, лично вы, равно как и любой ваш сотрудник, сегодня так же чужды мне, как и четверть века назад. И мне все еще остаются дороги те, с кем вместе я когда-то служил «белой идее», а затем столько лет мыкал горе вдали от Родины. Я не намерен вступать в гонения против них. Как вы изволили выразиться в начале нашего разговора, хочу остаться для вас просто «гражданином Польской республики русской национальности». И только… Это мое последнее слово.

— Жаль. Уверен, что когда-нибудь вы убедитесь в неразумности своей позиции: Точно так, как признали ошибкой былую приверженность «белой идее».

— Не надо пророчествовать, подполковник. Лучше ответьте, могу ли я покинуть эту комнату?

— Конечно.

Они вышли в коридор, Шевчук провел Николая Николаевича мимо часовых у входной двери. У начала посыпанной песком дорожки, ведущей к воротам, контрразведчик придержал спутника за локоть.

— Здесь мы расстанемся. Но прежде попрошу вас об одном: подумайте еще раз о нашем сегодняшнем разговоре. Если окажется, что вам все-таки есть что мне сказать, буду рад вас снова видеть. Счастливого пути, Николай Николаевич.

— Прощайте, подполковник.

— Как настроение, сотник? — весело спросил майор, глядя на вошедшего в комнату офицера.

— С утра было неплохое.

— А почему было? Что испортило?

— Одна мыслишка… Що навряд ли начальство покличет меня за три десятка верст в штаб по пустякам або для приятного разговора.

— Ошибаешься, сотник. Или забыл, для чего начальство существует? Тогда напомню… Чтобы заботиться о подчиненных. Разве не так?

Командир разведсотни незаметно покосил глазом на разложенную на столе майора карту, буркнул что-то нечленораздельное себе под нос. Он и начальник разведки служили бок о бок с момента формирования дивизии и прекрасно изучили друг друга. Сотник понимал, что и веселость, и шутливый тон майора всего лишь игра, на самом деле у того на душе скребут кошки. Были на то причины… Последние две недели их армия наступала, и пластуны, действуя на острие главного удара, вели напряженные кровопролитные бои. В полках вышло из строя до четверти личного состава, а в разведсотне потери были еще больше. Теперь, когда дивизия выведена во второй эшелон, сотню следовало доукомплектовать, дать ей хоть немного отдохнуть, привести себя в порядок, заняться сколачиванием отделений и взводов в единый безотказный организм. Вместо этого уже на второй день отдыха сотне предстояло получить какое-то задание. А они у разведчиков еще никогда не бывали легкими.

— Что бурчишь? — улыбнулся майор. — Не веришь? Суди сам… Где сейчас квартируют твои хлопцы? В каком-то задрипанном полуразрушенном местечке. Хат на всех не хватает, на базаре даже голодному кобелю поживиться нечем. Полно беженцев, круглые сутки патрули. Ну какой для казака отдых! А теперь посмотри сюда.

Начальник разведки поманил сотника к столу, и когда тот приблизился, ткнул в карту кончиком карандаша.

— Карпаты… Горы, свежий воздух, зеленая травка, цветики-семицветики. А городок… Санатории да курорты, чистота, порядок, гарнизона кот наплакал. Не жизнь, а рай господний.

— Ну и що из того? — полюбопытствовал сотник, насмешливо прищуривая левый глаз. — Треба усилить гарнизон моими казачками?

— Вот-вот… В целях лучшего отдыха героев-разведчиков. Словом, имею приказ отправить в город взвод твоих хлопцев. Сегодня, без всякого промедления и в полной боевой готовности.

На лице сотника появилось плутоватое выражение. Он почесал за ухом, ниже склонился над картой.

— Значит, санатории да курорты? Цветики-семицветики? Дюже добре… Нехай мои хлопчики отдохнут по-людски. А як там насчет горилки? А баб по дороге прихватить або там свои будут?

Уловив на лице майора выражение неудовольствия, все так же плутовски улыбаясь, продолжил:

— А чего? Гулять так гулять… Особливо що зараз бабье лето. Как говорится у нас под Анапой, бархатный сезон.

Майор нахмурился, бросил на стол карандаш.