Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма - Юрий Поляков

Ю.П. Сейчас объясню почему. Отчасти в этом виноваты сами режиссеры. С конца XIX века мы живем в ситуации постоянного усиления режиссерского диктата. Сначала режиссер определял лишь моменты, связанные с актерской игрой, с ансамблем. Затем начал влиять на решение пространства, костюмов, музыкального оформления. Наконец, наступил период, когда в рамках целостной, драматургически выстроенной пьесы режиссеру стало тесно. Я неоднократно сталкивался с ситуацией, когда режиссер ради хронометража сокращал несколько реплик в моей пьесе, ему казалось, что они лишние. К примеру, «ты вернулся раньше на три часа», а потом выяснялось, что за эти три часа все и произошло. Режиссер говорит: «Да, как-то мы отвыкли от того, что у драматурга все продумано». В результате сложился новый жанр «современная драма», который не является жанром литературы. Это не пьесы, это темы для режиссерских импровизаций, иногда оригинальные. Но если нет диалогов, нет характеров, нет интриги, нет проблемы, нет языка, кроме мата, — единственный выход для режиссера — придумывать некую «новаторскую» форму, оправдывающую отсутствие смысла в пьесе. Но такое «новаторство», как вы понимаете, не спасает ситуацию, заложником которой оказывается и режиссер, и, самое главное, зритель. Это как лезвие ножа, которое нельзя затачивать бесконечно, — рано или поздно сточится совсем, лезвия просто не станет. Так и в искусстве нельзя бесконечно искать новые формы.

С.В. Режиссер обычно всегда знает, получился у него спектакль или нет. У драматурга есть такое понимание удачи или неудачи?

Ю.П. Конечно! Я сразу почувствовал: пьеса «Одноклассники» — удача. Но ее мне вернули 13 театров! Почему? Потому что эта пьеса требует от режиссера уважения к драматургу…

С.В. А без такого уважения нельзя ставить ничего — ни Андреева, ни Полякова, ни Ибрагимбекова, ни Разумовскую. А главное, такое уважение, на мой взгляд, нисколько не ограничивает творческую свободу режиссера.

Ю.П. Именно! Борис Морозов, принимая к постановке «Одноклассники», сказал мне: «Я двадцать пять лет не ставил современную пьесу — со времени „Смотрите, кто пришел!“ Арро в Театре Маяковского…»

С.В. Мне этот интерес Морозова к «Одноклассникам» очень понятен, потому что он режиссер, которого всегда интересует серьезная драматургия: Шекспир, Чехов, Островский, Толстой. Кстати, вслед за «Одноклассниками» он поставил «Вечно живые» Розова — еще одна знаковая для нашего театра пьеса. В качестве примера вспомню, что при постановке «Катерины Ивановны» Леонида Андреева я не изменила ни одного слова. Мне это было не нужно. Но я нашла манеру произнесения текста, стиль спектакля, эту удивительную атмосферу иного времени, разную во всех трех актах. Нашла, используя свое актерское Я, пропустив этот текст через себя. Кстати, Борис Морозов — замечательный актер! Сейчас об этом мало кто знает, а мы с ним учились в ГИТИСе в одно время, и я помню, как он играл Гамлета. Замечательно! Этот незаурядный актерский дар, думаю, и дает ему такую страсть к хорошей драматургии, к выписанным ролям, к выпуклым характерам. Я по себе это знаю.

Ю.П. Но вернемся к Театру Российской Армии. Я туда ходил, будучи школьником, студентом. Там, кстати, шел и Леонид Андреев — его пьеса «Тот, кто получает пощечины». Мы сидели на галерке, и оттуда были видны только белые перчатки, которые носил герой Андрея Попова. Но сейчас, когда я оглядываюсь на историю Театра Российской Армии, меня поражает одно обстоятельство. Несмотря на то, что армия в нашем обществе, да и в любом обществе, является структурой жестко регламентированной и пронизанной железной дисциплиной, Театр Армии был одним из самых свободомыслящих в СССР. Конечно, были спектакли к датам, спектакли, посвященные определенным темам, но были и совершенно неожиданные, актуальные постановки и по своему театральному языку, и по проблематике.

С.В. Один только спектакль «Смерть Иоанна Грозного» чего стоил! И Борису Морозову, как мне кажется, удалось эту традицию творческого свободомыслия сохранить. У него великолепная школа, он очень сильный человек, который прошел, как говорится, «огонь, воду и медные трубы». И он уверенно выстраивает репертуарную политику, ориентируясь на классику мировую — его «Гамлет» был самым неожиданным «Гамлетом» в сегодняшней театральной Москве, на классику советскую — тончайшее прочтение «Вечно живых» Розова, на классику русскую — недавняя премьера «Царь Федор Иоаннович», словно подхватывающий эстафету того знаменитого спектакля 1964 года, и на высококлассную современную драматургию — «Одноклассники». Вот вам анализ репертуара Театра Российской Армии!

Ю.П. Блестящее подтверждение моей мысли! Но на вопрос мы не ответили: откуда в этой авторитарной, я не побоюсь этого слова, структуре, какой является армия, такой удивительный театр? И, как человек, служивший в армии, я понял: в армии действительно очень жесткая вертикальная иерархия. Но логическим следствием этой иерархии является большое доверие подчиненному. Поясню: старший офицер дает приказ младшему, но как именно младший офицер будет выполнять этот приказ, старшего не волнует. Главное, чтобы задача была выполнена. Командир дивизии не бегает за каждым командиром полка и не объясняет, как решать боевые задачи. То же и в руководстве театром. Ведь в «Одноклассниках» довольно иронично изображены военные, и когда эту пьесу ставили в провинциальных театрах, были даже звонки, что, мол, не стоит в таком ключе затрагивать армию. Я у Бориса Афанасьевича спросил, не может ли здесь быть проблем. На что он ответил: «Юрий Михайлович, мы же военная организация, у нас полное доверие!» И еще одно качество Театра Российской Армии мне хотелось бы отметить: это театр, который очень тонко чувствует настроения общества, откликается на них. Я довольно много хожу в театры, и порою мне кажется, что режиссеры остались в эпохе заката советской власти, когда любой намек на «первородный грех» государства российского перед народом вызывал взрывную реакцию зрительного зала. Такой нескончаемый 1987 год. И в этом смысле я очень люблю и высоко ценю спектакль «Похождения бравого солдата Швейка». Роман Гашека — вещь сатирическая, но многоуровневая. Самый внешний план — это насмешка над имперской идеологией Австро-Венгрии, которая так раздражала тихую, но самолюбивую чешскую интеллигенцию. Но у нас сегодня весь этот антиимперский сатирический пафос отторгается, поскольку мы пережили распад империи, все эти насмешки над державностью работали, когда держава была в силе, в могуществе. Правильно, что Театр Российской Армии и режиссер Андрей Бадулин этот антиимперский пафос как будто бы вынес за скобки, выявив иные сатирические пласты произведения Гашека — а их там хватает! Это сегодня редкость!

С.В. Это действительно сегодня редкость, и я даже могу сказать, почему: мы утратили ту великую школу, тот великий образовательный пласт, который и мне, и Борису Морозову, и тебе, Юра, позволил сформироваться и обрести необходимый уровень и ремесла, и мастерства.

Ю.П. А Семен Франк сказал: любая революция влечет за собой варваризацию. И этой варваризации подвергается, прежде всего, творческая интеллигенция. В драматургии, в литературе, в журналистике — орудуют уже два поколения, которые пришли в профессию, ею не владея. Ко мне приходит молодой поэт-иронист, я читаю его стихи и говорю: «Это очень похоже на Николая Глазкова, мне даже показалось, что это неизвестные его стихи». Был когда-то такой отличный поэт… Этот 25-летний парень смотрит на меня и спрашивает: «А кто такой Николай Глазков?» Я говорю: «Дорогой, читать предшественников надо не только для общего развития, но и для того, чтобы лишний раз не изобрести велосипед! А теперь, вы думаете, вам легко будет уйти от этого стиля? Вы ведь так и будете всю жизнь писать под Глазкова…» Увы, современные драматурги не умеют строить репризный диалог, не понимают, что герои должны говорить по-разному, отличаясь лексикой, интонацией, ритмом речи.

С.В. Они должны, прежде всего, мыслить по-разному!

Ю.П. Конечно! Это общая проблема! Отчасти в этом виноваты и деятели культуры старшего поколения, которые, вместо того, чтобы подтягивать молодежь до собственного уровня, напротив, стремятся выглядеть «продвинутыми» и спускаются на варварский этаж «культуры», чтобы, как точно написал Евгений Винокуров — «средь юных забулдыг умереть, валидол засунув под язык»… И это стало катастрофой! Под вопросом сам архетип русского театра!

С.В. Это при том, что русский театр, как он есть, признан во всем мире. Он опирается на достижения театра европейского, затем уже обогащает его, как мы это видели в течение всего XX века — и Станиславский, и Михаил Чехов, и Таиров, и Дягилев… Весь XX век, особенно в первой его половине, мы говорили с Европой на равных в сфере искусства. И вдруг нам навязывают какие-то «драматургические технологии», «мастерские» и т. п. Это абсурд!