МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе - Алексей Колышевский

– Ну вот! – Обрадованный Денис с видом человека, которому море по колено, вытащил из пачки сигарету и пригласил меня в тамбур, мы вышли, и он закурил:

– Марк, я депутат, лицо неприкосновенное, так?

– Так.

– Ван Ваныч Коваленко подписывает таким, как ты, удостоверения, значит, он тоже лицо неприкосновенное, так?

– Вроде того.

– Да не вроде, а так и есть. Понимаешь, наркобизнесом в этой стране занимаются только неприкосновенные люди. Уловил? Только тсс, – он картинно приложил палец к губам.

– Да мне-то чего? – сыграл смущение я. – Мне до ваших дел никакого дела. Я на зарплату живу, командировочные маленькие, льгот лишили. Сам понимаешь…

Денис снова подмигнул:

– Конечно, понимаю, брателло! Мы же с тобой не случайно в универе встретились. И сейчас не случайно. Мне свои люди везде нужны, особенно в твоем ведомстве. Ты же старший оперуполномоченный по особо важным делам?

Я удивился его цепкой памяти:

– Допустим.

– Так, значит, ты тоже считай что почти неприкосновенный!

– Хм, неприкасаемый. Шучу. Да ладно, я не против. Чего надо будет делать-то?

Я продолжал играть, тем временем придя к окончательному выводу, что ничем хорошим эта моя игра уже не закончится. Ее еще можно было прекратить на этапе нашей встречи в вагоне-ресторане, но уж после того, как я согласился «попить чаю» и услышал все то, что услышал от этого вмазанного кретина, отмотать назад ничего невозможно. Упомянутое имя Коваленко, его возможная причастность к этому заряженному меду настолько взволновали мою обостренную дурью психику, что я буквально ощутил во всем теле зуд. Вот оно, значит, что! Милицейский генерал, заместитель начальника ГУВД всерьез занимается наркотой! Ведь эта банка изготовлена отнюдь не кустарным способом, ее сделали на заводском оборудовании – это же видно, не зря я столько лет проработал в торговле и такие вещи отличу сразу. Что это? Провокация? Непохоже. Сон в руку? Получается, что да, так оно и есть. Что делать? Звонить напрямую Сеченову? И что он скажет? «Ну их всех к такой-то маме, – подумал я, – приехал найти Иисуса, а нашел еще один геморрой на свою задницу. Хватит. Пусть сами с собой разбираются, а я ни при чем».

Я не нашел ничего лучшего, чем сказать, что меня что-то мутит.

– После медка это бывает, – хохотал Шершуашвили, – скоро попустит. Сочку глотни грейпфрутового, и попустит.

– Я пойду в свое купе, полежу, – попросился я, – а над твоим предложением я подумаю. Оно серьезное и привлекательное.

– О’кей, – беспечно ответил Денис и дал мне свою карточку, – вот, держи на случай, если в поезде не увидимся. – Затем мы пожали руки и расстались.

Вернувшись в свое купе, я очень быстро собрал вещи, переоделся в «гражданское». Нужно рвать когти! Когда этот медовик протрезвеет, то вспомнит, что наговорил мне чересчур много лишнего, и постарается избавиться от меня как от ненужного и досадного свидетеля. Явственно представив себе, что в Архангельске меня будут встречать чисто конкретные пацаны с чисто конкретными намерениями, я сошел с поезда, когда до пункта конечного назначения оставалось около полутора сотен километров. Скормив проводнику еще одну «пятихатку», я взял с него торжественную клятву в том, что он не видел, на какой именно станции я высадился. Плутоватые глазки проводника сильно блуждали. «Продаст, нельзя здесь задерживаться», – подумал я и оказался на перроне незнакомого города. Лучше так, чем иметь дело с этим гребаным неприкосновенным пасечником и его башкирским медом.

3

С того момента, как меня окликнул голос Кленовского, то есть с той самой минуты, когда я решил ехать вместе с ним на квартиру к несчастному Брасье, прошло два с небольшим месяца, и на улице царил ноябрь. Мой месяц, время всех Скорпионов. Я родился в ноябре, когда вот так же, как сейчас, мела метель и земля была белой от нетающего снега. Но это случилось в Москве, а сейчас в свой день рождения я стоял на перроне станции Обозерская и чувствовал себя самым одиноким и заброшенным именинником в мире. Мой поезд давно ушел, а я все еще не решил, что мне делать дальше. Зашел в здание вокзала, увидал свободное место, присел. Рядом со мной сидел православный батюшка, весь в черном: черная шапка, черная борода, черное пальто, черная ряса и черные сапоги. Перчатки у него тоже были черные. Батюшка сидел, положив одну ногу на огромных размеров клеенчатый баул, и чутко дремал, время от времени открывая мутноватые от сна глаза и зевая крестил рот. Я немного посмотрел на него и в момент его очередного полусонного зевка не выдержал и спросил:

– Батюшка, а зачем рот крестить?

Он удивился, повернулся ко мне, я увидел, как мутноватые глаза его налились жизнью и осознанием яви. Он слегка склонил голову, что означало приветственный поклон, и представился:

– Архимандрит отец Александр. А вас как именовать прикажете?

– Отец Марк. В том смысле, что я тоже отец. Не пастве конечно, а лишь своим детям.

– Ясно, – кивнул он. – То дело доброе. А у меня семьи нету, монах я, настоятель в Беломоро-Богородицком монастыре. А рот крестить должно, чтобы бесы в него во сне часом не влетели. Заснешь, раскроешь варежку, тут лукавый и заползет, аки аспид.

Мне стало скучно. «Лукавый», «аспид»… Ерунда какая-то. Пережитки. Чему их там только учат, в семинариях-то?

– Да всему учат, а то как же? И рот крестить, и человеков, и всякую тварь, и всякую движимость и недвижимость, и как мысли читать, тому тоже учат, – усмехнулся архимандрит, глядя на мой раскрытый от удивления рот.

– Я что, вслух сказал насчет семинарии?

– Нет, но подумал же? За костию лобной умысла не утаишь, – сказал отец Александр и вновь зевнул. – Куда путь держишь? Откуда?

– Так вы же мысли читаете, – сдерзил я, – вот и скажите.

Он рассмеялся, погладил свою красивую черную бороду:

– Да пошутил я насчет мыслей. Не думал, не гадал, нечаянно попал. Бывает же такое, не так ли?

Меня охватило волнение: день рождения, мама наверняка сейчас не находит себе места, принимает поздравления вместо меня. «А где же Марк?» – «Он… где-то. Еще не звонил». Эх, мама, почему я так редко вспоминаю о тебе. Ты у меня такая хорошая, а я веду себя, как последний скот. Надо же так. Встречать праздник в полном одиночестве (я покосился на архимандрита), а может, и не в полном.

– Знаете, у меня день рождения сегодня, то есть вот прямо здесь и сейчас. Я родился в три часа дня, а сейчас, – я посмотрел на часы, – уже точно родился. Можно смело принимать поздравления.

Он расплылся в добродушной улыбке.

– Поздравляю! Вообще-то этот праздник больше светский, в церкви принято отмечать именины, день ангела, но сегодня, кстати… – Он полез в карман пальто и вытащил какую-то книжечку в красивом сафьяновом переплете. – Вот! Я же помню! Сегодня как раз именины у Марка, так что еще раз поздравляю от всей души православной.

– А чего вы не спрашиваете, еврей я или нет? Меня все спрашивают, – поинтересовался я. – Это из-за имени.

– Да какой ты еврей? – отмахнулся архимандрит. – Еврей таких дел не нагородит, как ты нагородил, потому как умный он, еврей-то, и хитрый, и вообще… Да не телепат я, просто наблюдательный. Выговор у тебя не наш, ты не окаешь, а акаешь. А где в России акают? В Москве. А накой, спрашивается, ты в наши края подался и с поезда спрыгнул? Без билета ехал?

– Не совсем так, – удивился я его наблюдательности, – я действительно из Москвы сбежал и дел наворотил, но вот только билет-то у меня был, и даже в спальном вагоне. А сошел я с поезда по другой причине. Просто так сложилось. Я тоже не телепат, но что-то заставило меня сойти с поезда, как будто я почувствовал, что вот именно здесь сидите вы, а вы как раз тот, кто мне нужен. Я очень в монастырь хочу попасть. Мне к Иисусу надо. Значит, Иисус послал меня к вам в мой день рождения, потому что он меня ждет в вашем монастыре.

Архимандрит, по всей видимости, был человеком, которого ничто не могло смутить. Он умел слушать и ничему не удивляться – это было его очевидным достоинством. От него исходило то, что я называю обаянием следователя высшей категории, такому действительно хочется все рассказать, без утайки. А тут тем более – священнослужитель: тайна исповеди и все такое. Он не застил мне глаза своей черной культовой одеждой, он и без того внушал уважение, а его сан лишь придавал ему статусности, подтверждал его право на поучения для всякого мирянина, коим я и являлся всю свою непростую жизнь. О том, чтобы посвятить себя Богу, уйдя от мира, я еще никогда не помышлял.

– Вы знаете, святой отец, у меня много проблем, и первая заключается в том, что я католик, но в костеле я исповедаться не могу и причаститься тоже не могу. Тяжкий грех на мне. Боюсь, что меня прогонят после того, как услышат о моих «подвигах».

– Занятно, – оживился отец Александр, – притом все занятнее становится. Я теперь уж и сам начинаю думать, что свободное место возле меня неспроста оставалось свободным так долго. Можно ли увидеть в этом часть промысла Божия? Наверное. Конечно же, этот кусок скамейки ожидал именно тебя. Что же такого натворил человек с еврейским именем Марк, который называет себя католиком и собирается, если я все правильно понял, в православный монастырь отмаливать грехи? Знаешь, что я тебе могу предложить? Исповедуйся мне прямо здесь и сейчас, сними грех с души, сразу легче станет, вот увидишь. Ну, – он усмехнулся, – и считай это чем-то сродни собеседованию. Надо же мне понять, кто ты такой, что собираешься в монастырь. Может, это твоя блажь пустая, и все тут, а? Давай, раб Божий, выкладывай, что за тараканы в твоей голове?! Если хочешь в наш монастырь, то тебе полезно будет узнать, что электричка туда ходит только два раза в день и в первый раз, по воле Божьей, я на нее опоздал, а следующая через четыре часа. Так что у тебя есть время. Рассказывай.