Лебяжье ущелье - Наталия Ломовская

– Я.

– Ф-фу, а мне-то невесть что померещилось. – С резвостью, не подобающей ее возрасту и габаритам, молочница вскочила и отряхнулась. Одета она была в ядовито-зеленый спортивный костюм и кроссовки, но ситцевый цветастый платок повязан был совсем по-деревенски, и Катя вспомнила свою бабушку. – От я, старая дура… Ты с пансионату, хозяйка новая, так?

– Вроде так, – покивала Катя.

– Хорошенькая, да молоденькая какая… Принесла вот я тебе и молочка, и сыру козьего, тут и яички… Да ты бери прям с корзиной, а мне свою пустую давай. Порядок такой, значит. Ты пей молочка побольше, а то ишь, худая! Как тебя звать-то?

– Катя.

– Катя-Катерина… А меня бабушкой Ниной зови.

Так Катя и не поняла – чего так испугалась эта не старушка даже, а еще полная сил пожилая женщина?

– Какая она странная, ваша молочница, – пожаловалась Катя Ворону, когда вернулась. Тот уже оборвал обои, убрал весь мусор и теперь мазал стену какой-то белесой жидкостью. Пахло приятно – ремонтом, чистотой, новой жизнью.

– Почему странная? – удивился Ворон. – Она обычная, простая женщина.

– Увидела меня, завопила от ужаса и грохнулась в обморок.

Ворон покосился на Катю, но ничего не сказал и продолжал водить валиком по стене, точно важнее этого занятия ничего в мире не было.

– Ворон?

– Аюшки!

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – в упор глядя на парня, строго спросила Катя.

– Пока нет.

– Ну, хорошо.

Тем не менее день задался. Они провозились до вечера, а к ужину приехал Георгий, навез всяких вкусностей, всех насмешил, играл с Мышкой, а Кате подарил драгоценную цацку. Но она все равно немного загрустила, глядя на дорогой подарок – роскошные серьги с фиолетово-голубыми камнями. На минутку вдруг показалось Кате, что тот накал чувства, который Георгий демонстрировал ей в Москве, как-то вдруг подостыл, и проявления его стали более формальными. Подарки и комплименты…

Что бы это значило? Где, простите, упоения страсти? Вдруг у него есть другая женщина, какая-нибудь старая привязанность? Неужели Георгий разглядел свою избранницу, и тут, на вольном воздухе, она показалась ему менее привлекательной? Или, наоборот, он не уверен в собственной состоятельности? Вдруг Кате пришло в голову, что ее жених уже немолод. До старости, конечно, еще далеко, но и семнадцатилетний пыл уже растрачен. Вспомнилось, что Георгий говорил о своей бывшей жене. Красивая, роковая, жестокая… Такая вполне могла нанести человеку психологическую травму! Может быть, он опасается банального мужского позора? О, тогда Катя должна взять инициативу в свои руки и доказать ему, что… Что, собственно, доказать-то?

И не то чтобы ей особенно хотелось что-то там доказывать, не очень-то влекли ее эти самые «упоения страсти». Георгий не был ей противен, пожалуй, она ему даже симпатизировала. И это все – помимо благодарности, конечно. Их отношения были для Кати сделкой – увы, это так, как ни печально звучит! Мужчина привез ее и дочку в этот райский уголок, обеспечил безбедное и беспечное существование… А она, по условиям контракта, должна сделать этого мужчину счастливым!

Чем моложе человек, тем более банальными категориями счастья он руководствуется. Кате не приходило в голову, что Георгий вполне мог быть счастлив и без того, чтобы делить с ней постель… А уж тем более она не могла вообразить, что счастье иной раз состоит не в том, чтобы нечто приобрести, но и в том, чтобы от чего-то избавиться! Человек, у которого соринка в глазу, не сможет любоваться красотами пейзажа, человек с гвоздем в ботинке не отправится в долгую пешую прогулку, а тот, чья душа испытывает муки, не найдет утешения в объятиях самой очаровательной женщины…

Катя снова достала свою шелковую ночную рубашку, расчесала волосы, побрызгалась духами. Ах да, чуть не забыла! Вдела в уши серьги, полюбовалась и пошла в кабинет, чтобы там покушаться на добродетель жениха.

Эффект был неожиданный.

– Ты почему босиком? – строго спросил Георгий. – Полы очень холодные! Ну-ка…

И встал из-за стола, Катя подумала – чтобы отдать ей свои тапочки. Но Георгий вдруг подхватил ее на руки, и Катя запрокинула голову, тихонько, воркующе засмеялась… Он такой большой, сильный, он искренне любуется ею… Она полюбит его, она сможет полюбить, уже почти любит!

Георгий принес ее в спальню, осторожно положил на кровать и прилег рядом. Обводил пальцем нежный очерк лица, целовал вздрагивающие веки, обжигал горячим шепотом розовое ушко… Она была рядом – такая теплая, трепещущая, удивительно юная, влекущая, желанная, и она сама сжимала его в объятиях, и поцелуи ее были жгучими, как укусы, так истосковалась она по любви.

– Дверь, – прошептала Катя.

– А?

– Дверь надо закрыть. Мышка может встать…

– Ага, сейчас, – Георгий кивнул.

Рубашка на нем была расстегнута – и когда он успел ее расстегнуть? Вскочил, в два шага оказался рядом с дверью. И тут…

Шуршание. Возня. Топот маленьких ног.

Что-то в подвале упало и покатилось, подпрыгивая. Гулкие толчки – раз… два… три… Быть может, это пластиковые цветочные горшки, что пирамидой стояли на одном из стеллажей?

– Что это? – спросила Катя. Щеки ее горели, глаза блуждали.

– Не знаю…

– Крысы?

– Наверное.

Наверное… Наверное, он очень боится крыс, если вдруг так побледнел! И отчего так дрожат у него губы?

– Георгий?

– Катя, я…

– Они уж всю прошлую ночь шебаршились, – с округлившимися глазами сообщила Катя. – И позапрошлую тоже. Я уже сказала Ворону, чтоб купил ловушки. Вот уж не подумала бы, что ты так не любишь крыс! Да может, это просто мышки…

– Я… Ф-фу… – Георгий был белее мела. – Знаешь, у меня, действительно, связана с крысами одна неприятная история. Я тебе как-нибудь расскажу, ладно?

Катя поверила, заинтересовалась.

– Какая история?

– Потом, Катюш, потом, – отмахнулся Георгий. – Эта история из разряда ужастиков, на ночь ее не рассказывают. Послушай, ты не могла бы принести мне воды? Боюсь, мне придется принять лекарство.

Катерина накинула халатик и пошла за водой. До полуночи ухаживала она за своим захворавшим пока-не-мужем. Укладывала на диванчик в кабинете, подносила воду и снотворные пилюльки, укрывала одеялом и целовала во влажный лоб! А успокоив и убаюкав, наконец смогла сама лечь спать. Впрочем, решила все же запереть дверь. Ей было не по себе.

С момента водворения в этой спальне Катя двери не закрывала. Дело в том, что Мышка была подвержена лунатизму. Вот уж странно для такой рациональной особы! Нечасто, но бывало, что она вставала, ходила по комнате, выбиралась даже в коридор. Катя боялась, что дочь навредит себе, упадет с лестницы, и не стала запирать двери в свою комнату. Тем более что дверной проем закрывала красивая бамбуковая штора, а сама дверь подпиралась каменным резным брусочком, очевидно, для этого и предназначенным. Но ведь со времени переезда Мышка ни разу не ходила во сне, быть может, припадки не возобновятся? Да и потом, Катя спит чутко, она и через стену услышит движение в комнате дочки!