Поправки - Джонатан Франзен

Принципиальный момент – не выглядеть рабочей лошадкой, тружеником, зарабатывающим в поте лица. Гари предпочитал одеваться так, словно не нуждался в работе: джентльмен просто получает удовольствие, заглядывая к себе офис и помогая коллегам. Мол, noblesse oblige.[36]

Вот и сегодня на Гари была оливково-зеленая полушелковая спортивная куртка, серовато-бежевая льняная рубашка и черные костюмные брюки без стрелки; свой мобильник он отключил и входящие звонки не принимал. Откинулся на стуле, оглядел зал, с удовлетворением отмечая: да, он тут единственный мужчина без галстука, хотя контраст между самим Гари и толпой сегодня был не столь заметен, как хотелось бы. Всего год-другой назад зал бы кишел типами в синих полосатых костюмах, в мафиозных пиджаках без шлицы, двухцветных футболках в обтяжку и мокасинах с бахромой. Но теперь, в последние, зрелые годы затянувшегося финансового бума, даже юные выскочки из пригородов Нью-Джерси шили итальянские костюмы на заказ и надевали дорогие очки. Столько лишних денег, что даже двадцатишестилетние щенки, считавшие Эндрю Уайета мебельной фирмой, а Уинслоу Хомера – персонажем мультфильма, имели возможность одеваться как голливудские пижоны…

О, тоска, о, отвращение! Гари рад бы насладиться статусом праздного богача, но в этой стране выделиться нелегко. Куда ни глянь, миллионы американских миллионеров новейшего чекана увлечены всеобщей погоней за эксцентричностью: кто викторианскую мебель скупает, кто мчится на лыжах по девственному склону, кто заводит личное знакомство с шеф-поваром, кто ищет пляж, на который не ступала нога человека. А за ними десятки миллионов юных американцев, еще не разжившихся деньжатами, но уже возмечтавших сделаться очень крутыми. Печальная истина заключалась в том, что не каждому дано быть эксцентричным, не каждому – стать очень крутым, ведь кто же тогда будет заурядным? На чью долю выпадет неблагодарная задача служить фоном для сравнения, быть некрутым?

Остаются, правда, провинциалы, вроде тех, что сидят за рулем семейных автомобилей в Сент-Джуде: пастельные трикотажные рубашки, лишних тридцать, а то и сорок фунтов веса, стрижка ежиком, на окне – наклейки против абортов. В последние годы Гари с нарастающей, как тектоническое напряжение, тревогой отмечал, что народ со Среднего Запада постоянно уезжал на более крутые побережья. (Он сам был частицей этого Исхода, но смылся вовремя: приоритет есть приоритет.) Одновременно все рестораны в Сент-Джуде вдруг перешли на европейский стандарт (уборщицы прослышали про вяленые томаты, а свиноводы – про крем-брюле), покупатели в супермаркете возле родительского дома ходили с видом знатоков и до омерзения напоминали самого Гари, и компьютеры в Сент-Джуде продавались такие же мощные, такие же навороченные, как в Честнат-хилле. Вот бы президентским указом запретить переселение на Восток, заставить уроженцев Среднего Запада вновь ввести в рацион мучное, уродски одеваться и играть в настольные игры, чтобы поддерживать на прежнем уровне стратегический резерв национальной неотесанности, неразвитости вкуса, в сопоставлении с которым привилегированные классы, к коим принадлежал Гари, могли бы вовеки сохранять ощущение своей исключительности…

Довольно, приказал он себе. Деструктивная потребность отличаться от всех, превзойти всех своей исключительностью, является еще одним опасным симптомом клинической Д.

А м-р Двенадцать Тысяч Акций «Эксона» смотрел вовсе не на него. Он пялился на голые ноги Дениз.

– Полимерные нити, – разжевывал Эберле, – хемотактически соединяются с активными нервными путями и таким образом способствуют прохождению электрического импульса. Мы еще не до конца разгадали этот механизм, но результат очевиден: пациент совершает любое действие легче и с большим удовольствием. Добиться такого эффекта даже на время – уже серьезное достижение медицины. Но мы, в «Аксоне», нашли способ закрепить этот результат навсегда.

– Смотрите! – мурлычет диктор.

5. Потрудись-ка немножко!

Мультяшный человечек неуверенно подносит чашку к губам, внутри мультяшной головы неуверенно мерцают выделенные нервные пути. Затем фигурка пьет электролиты «Коректолл», надевает шлем Эберле и вновь берется за чашку. Маленькие светящиеся микротрубочки прилипают к активным цепочкам нейронов, и те начинают светиться силой и жизнью. Рука опускает чашку на блюдечко – она крепка, как скала.

– Нужно записать папу на обследование, – шепнула Дениз.

– Зачем? – спросил Гари.

– Это средство от «паркинсона». Вдруг поможет.

Воздух вырвался из Гари, точно из пробитой шины.

Как же ему не пришла в голову столь очевидная мысль?! Ему стыдно за себя к вместе с тем он втайне злится на Дениз. Посылает неопределенную улыбку в сторону видеоэкрана, будто и не слышал, что сказала сестра.

– Как только мы выделим и простимулируем нейронные цепочки, – говорит Эберле, – остается один лишь шажок до настоящей морфологической коррекции. И здесь, как и во всей современной медицине, секрет заключается в генах.

6. Помнишь, какие таблетки ты принимал в прошлом месяце?

Три дня назад, в пятницу, Гари наконец дозвонился Пуджу Портли в «Хеви энд Ходапп». Портли пыхтел, как загнанный олень.

«Гар, прости, тут какое-то безумие, – заговорил Портли. – Но знаешь что, дружище: я поговорил с Даффи Андерсоном насчет твоей просьбы. Даффи сказал, само собой, никаких проблем, непременно зарезервируем пять сотен акций для старого клиента из "СенТраста". Порядок, дружище? Пойдет?»

«Нет, – возразил Гари, – речь шла о пяти тысячах, а не о пяти сотнях».

Портли на миг онемел.

«Черт, Гар! Сплошная путаница. Мне показалось, ты просил пятьсот».

«Ты повторил цифру. Ты повторил: пять тысяч. Даже обещал записать».

«Напомни-ка мне: это для тебя лично или для "Сен-Траста"?»

«Для меня лично».

«Слушай, Гар, сделай так: позвони Даффи сам, объясни ситуацию, какая у нас тут неразбериха, может, он выделит еще пять сотен. В этом я готов тебя поддержать. В смысле, я виноват, не думал, что их начнут расхватывать, как горячие пирожки. Но ты же понимаешь, Даффи придется вырвать кусок у кого-то изо рта, чтобы скормить тебе. "В мире животных", Гар! Все пташки поразевали клювики: мне, мне, мне! Я поддержу запрос еще на пять сотен, но объясняться с Даффи тебе придется самолично. Порядок, дружище? Идет?»

«Нет, Пудж, не идет, – упорствовал Гари. – Забыл, как я избавил тебя от двадцати тысяч акций рефинансированной "Аделсон Ли"? А еще мы взяли у вас…»

«Гар, Гар, не дави на меня! – взмолился Пудж. – Знаю-знаю. Как я мог забыть "Аделсон Ли"?! Господи, та история до сих пор мне снится. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что пятьсот акций "Аксона" – это вовсе не так плохо, как тебе кажется. Большего для тебя Даффи сделать не может».

«Наконец-то мы заговорили откровенно! – съязвил Гари. – А теперь повтори, что у тебя вылетела из головы моя просьба насчет пяти тысяч».

«Хорошо, я – задница! Спасибо, что сказал. Но я не могу раздобыть для тебя больше тысячи, разве что обратившись на самый верх. Если ты настаиваешь на пяти тысячах, Даффи потребуется санкция от самого Дика Хеви. Ты, кажется, упомянул "Аделсон Ли"? Дик ткнет меня носом в тот факт, что "КорСтейтс" взял сорок тысяч, "Первый Делавэрский" – тридцать, "Ти-Ай-Эй-Эй-Креф" – пятьдесят и так далее. Примитивная математика, Гар! Ты взял у нас двадцать тысяч, мы даем тебе пятьсот. Конечно, я могу попытать Дика, если хочешь. Я выжму еще пятьсот из Даффи, если скажу ему, дескать, теперь и не подумаешь, что еще недавно у него имелась лысина. Уф-ф, чудеса святого Рогейна.[37] Но вообще-то в таких ситуациях Даффи – тот же Санта-Клаус. Кто у нас хороший мальчик, кто у нас плохой мальчик? А самое главное: на кого ты работаешь? Честно говоря, чтобы претендовать на такое внимание, какого ты требуешь, тебе бы работать в банке раза в три побольше!»

О да, размер имеет значение. Если только не посулить Пуджу скупить у него при случае какие-нибудь протухшие бумаги за счет «СенТраста» (а это могло стоить Гари работы), на больший кредит он рассчитывать не смел. Но оставался еще моральный кредит – «Аксон» недоплатил отцу за патент. Минувшей ночью, лежа в постели без сна, Гари точил каждое слово четкой, сдержанной речи, которую намеревался обрушить на заправил «Аксона»: «Посмотрите мне прямо в глаза: смеете ли вы утверждать, будто сделали моему отцу вполне разумное и справедливое предложение? Отец принял ваше предложение по личным причинам, но я-то знаю, как вы обошлись с ним. Вы меня поняли? Я вам не старик со Среднего Запада. Я знаю, как вы поступили. И я уверен, вы отдаете себе отчет в том, что я не покину это помещение без твердой гарантии получить пять тысяч акций. Я мог бы также потребовать от вас извинений, но ограничусь деловым соглашением, как принято у взрослых людей. Кстати говоря, это вам ничего не будет стоить. Ничего! Нуль! Зеро!»