Огонь и дождь - Диана Чемберлен

– Да. – Она невольно пригнулась пониже на своем сиденье, стараясь стать менее заметной.

Возле входа в галерею был припаркован синий «вольво», и Джефф исхитрился протиснуться возле него к обочине. Миа в нерешительности взглянула на широкую арку парадного входа в здание. По поднимавшейся к нему внушительных размеров лестнице сновали люди: одни входили на выставку, другие выходили, живо обмениваясь впечатлениями. Она чуть не разревелась. Ей так хотелось снова взглянуть на свою работу, посмотреть, как принимает ее публика, но ведь она навсегда отринула от себя этот мир, с его особенной жизнью. Она больше не принадлежит ему.

– Отлично, пойдем и мы посмотрим, – заговорил Джефф, отстегнув ремень безопасности. – Может, ты все же соблаговолишь мне объяснить причину своего упрямства?

– Я бы не хотела встречаться ни с кем из своих старых знакомых, – затравленно посмотрев на него, пояснила Миа. – А кроме того, на выставке есть несколько работ Глена. Он и сам наверняка будет здесь. И я не хочу видеть его. Я этого не вынесу.

– А, это твой бывший сердечный друг? Она лишь кивнула.

Джефф перегнулся через спинку своего сиденья и извлек валявшуюся на полу рыжую бейсбольную кепку команды Криса. – Это будет отличная маскировка, – уверил он Миа с совершенно серьезным лицом. – Не сомневайся. Я сам тоже ей пользуюсь, – и он нахлобучил кепку ей на голову, поглубже опустив козырек.

Миа развернула к себе зеркало заднего вида и оценила свое отражение. Несомненно, она будет единственной из всех посетителей галереи, напялившей на себя бейсбольную кепку, однако в качестве маскировки кепка могла сойти. Она решительно подобрала концы волос под кепку, поставила на место зеркало и сказала:

– Ну что ж. Пойдем посмотрим.

Ее обрадовало изрядное скопление публики в залах галереи, обрадовала возможность остаться незамеченной среди толпы. Джефф купил у входа брошюрку, а Миа купила еще две, разглядев обложку. Это была фотография скульптуры ее матери.

– Это моя, – пояснила она, ткнув пальцем в брошюру.

Джефф взглянул на фотографию. На ней была изображена бронзовая скульптура женщины, державшей на коленях корзину с вязаньем.

– Да ты что!

– Честно. Это моя. Вот, смотри, – и она махнула рукой в сторону центрального зала, открывшегося перед ними Ее скульптура сразу бросалась в глаза, так удачно она была расположена. Щеки Миа покрылись румянцем от гордости, а в глазах стояли непрошеные слезы. Ее ошеломило зрелище сотворенного ее собственными руками чуда. Словно ожила какая-то часть ее души, души, которой она придала внешность своей матери и которая жила отныне своей, независимой от Миа жизнью.

Они присоединились к зрителям, толпившимся вокруг мраморного постамента, на котором помещалась статуя. Она была всего двадцати грех дюймов в высоту. Лиз Таннер сидела на маленьком стульчике, в знаменитом тюрбане на голове, черты ее лица искажены болезнью, однако не утратили своей жизнерадостной привлекательности. На ней были надеты свободного покроя блузка и длинная, мягкими складками спадавшая с колен юбка. Корзинка, полная клубков шерсти, покоилась в ее ладонях. Несколько петель пряжи свисали через край корзинки, а одна, самая длинная, мягкими завитками опутывала ее сухую икру и изящную ступню. В ушах висели тяжелые круглые серьги. Они придавали ее облику что-то цыганское.

Джефф наклонился вплотную к постаменту, чтобы прочесть то, что было написано на маленькой латунной табличке.

– "Лиз и ее пряжа, – громко раздался его голос. – Терракота, отлитая в бронзе. Миа Таннер". – Он обернулся к ней с широко распахнутыми от восхищения глазами, а она лишь молча пожала плечами, почти ничего не видя из-за застилавших глаза слез.

– Так, небольшая безделушка, которую я состряпала на досуге, – пробормотала она.

– Миа, – он благоговейно прикоснулся к щеке скульптуры, – как ты смогла такое создать? Как тебе удалось передать это выражение лица? И почему у нее на голове тюрбан?

Миа медленно обошла вокруг статуи. Высоко в сводчатом потолке зала были устроены огромные окна, и лившиеся сквозь них потоки солнечного света придавали бронзе теплый живой оттенок свежего меда.

– Мама болела раком, – объяснила Джеффу Миа. – Она позировала мне, когда у нее были периоды ремиссии. Хотя это у нее так никогда как следует и не получалось.

– Она умерла?

– Да.

– Прости. Выглядит она очень молодо.

– Ей было всего сорок восемь лет.

– А что за разновидность рака? – Джефф по-прежнему не сводил глаз со статуи.

– Грудь. – Миа обошла статую кругом и остановилась рядом с ним. – А умерла мама он инфаркта. Ее организм не выдержал химиотерапии. Рак почти полностью уничтожил ей легкие.

Джефф в порыве сочувствия сжал было ей руку, но тут же отпустил, словно чего-то испугавшись.

– Прости, – сказал он, почти вплотную приблизив свою голову к ее. – Я помню, что тебе не нравятся чужие прикосновения.

– Почему ты так решил? – удивлено спросила она.

– Помнишь, тогда вечером, у тебя в коттедже, я обнял тебя, а ты вся замерла. Ты была просто ледяная.

Миа тупо уставилась на корзину с пряжей в руках ее матери. Вот уж чего она про себя никогда бы не подумала – что она способна проявлять холодность. Джеффу и в голову не могло прийти, как снедает ее тоска по человеческой ласке.

– Она тоже была художницей? – спросил Джефф, словно не замечая ее молчания.

– Нет. Она любила вязать, но это совсем другое. Она была гораздо ближе по характеру с моей сестрой, чем со мной. Вела себя зачастую совсем по-детски. В нашем семействе роль взрослого была отведена мне.

– Ты отмечена судьбой. Твой талант оставит по тебе память более долгую, чем по какому-нибудь любимцу общества.

Миа провела пальцем по ступне статуи.

– Однажды, когда я еще была подростком, я рылась в куче старого хлама на чердаке и раскопала несколько набросков углем, которые сделал мой отец незадолго до смерти. На них почти везде была изображена моя мать, и сделано это было с таким недюжинным талантом, что я была в шоке. Впервые до меня дошло, что сделало меня такой, какая я есть. – Она до мельчайших подробностей помнит этот день, когда почувствовала себя дочерью своего отца, которого никогда не знала. Если бы он был жив, ее жизнь сложилась бы совсем иначе, и она бы почитала и уважала его.

– Твою мать звали Элизабет? – спросил Джефф, проходя вместе с нею в следующий зал.

– Да. – Они с трудом лавировали в толпе, заполнявшей лабиринт между расставленными здесь скульптурами. Миа обнаружила здесь работы некоторых своих знакомых.

– Мою тоже, – сказал Джефф.

– А как умерла она! – Миа заглянула ему в лицо. Кармен как-то упомянула о том, что его мать умерла, когда он был еще подростком.

Джефф вздохнул, склонившись к табличке под изящной бронзовой стайкой рыб.

– Она умерла от сочетания устаревших технологий и человеческого равнодушия. – Он выпрямился и прошел к следующей скульптуре, не глядя в ее сторону. Она не совсем поняла, что он имел в виду, но знала, что нажимать на него дальше бесполезно.

На какое-то время они разделились, каждый ходил сам по себе; Миа увлеклась работами своих друзей и чуть не столкнулась с ними самими. Ей отнюдь не улыбалось повстречать кого-то из старых знакомых. Ей не хотелось пускаться в объяснения по поводу своего отъезда из Сан-Диего, или отвечав на участливые расспросы о здоровье, или знакомить их с Джеффом.

Через несколько минут она высмотрела в толпе посетителей Джеффа, оказавшегося уже в третьей комнате, и стала пробираться прямо к нему, но на полпути ее шаги невольно замедлились. Она разглядела статую, которая так привлекла его внимание: это была ее обнаженная фигура, вылепленная ко|да-то Гленом. Хотя он все равно вряд ли узнает ее. У нее были тогда длинные волосы. Да и выглядела она совсем по-другому.

Успокоив себя таким образом, она приблизилась к нему в ту минуту, когда он читал табличку, на которой наверняка было обозначено: «Солнышко». Терракота, отлитая в бронзе. Глен Джасперсон".

Он выпрямился, когда она оказалась рядом.

– Ну, Солнышко, – он с улыбкой кивнул в сторону статуи, – у меня такое ощущение, что я наконец-то познакомился с тобой поближе.

Она недовольно наморщила нос, поглубже натянув на глаза козырек и без того нахлобученной по самые уши кепки.

– Ты бы смог узнать меня без таблички?

– Ну... – Скрестив руки на груди, Джефф окинул статую важным взором. – Теперь у тебя другая прическа и гораздо меньше мяса на костях. И все же да, я полагаю, что смог бы узнать тебя и так.

Ее конической формы грудь торчала, словно буи на воде. Глен с таким же успехом мог назвать свою чертову скульптуру «Солнышкины груди». Она вообще удивлялась, как Джефф смог обратить внимание на какие-то другие детали.

– Ты выглядишь здесь счастливой, Миа, – сказал он.

– Я и была такой, – и она поглядела на вызывающую улыбку, на призывное выражение глаз. Словно увидела их впервые. Нет, ничему подобному больше нет места в ее жизни.