Кости Авалона - Фил Рикман

Образ доктора, стоящего в дверях дома в переулке у церкви, не выходил из моей головы. Уязвимый, бледный человек во мраке крайней несправедливости: его дочери была уготована судьба ее матери — руками ее же убийцы.

В трактире «Джордж» теперь наступило молчание. Крестьяне поспешили вернуться домой до начала бури. Ковдрей, скорее всего, заперся с кухаркой на своей половине. И только одна Нел Борроу скиталась где-то далеко под грозовым небом.

Я поднялся по темной лестнице, на пару мгновений остановился перед дверью Дадли, прислушался и, ничего не услышав, вошел в его комнату.

Едва дверь закрылась за мной, я ощутил движение воздуха. В зеленоватом свете оконного переплета мелькнула рука, блеснув серебром длинного, тонкого клинка. Его острие застыло в футе от моего горла.

На короткий миг время для меня будто замерло в сверкающем ужасе. Пахнуло болезненным потом. Боевой клинок дрогнул, едва не коснувшись моей кожи на подбородке.

Затем шпага со звоном грохнулась на пол, и в кромешной темноте комнаты раздался глухой стук от падения тела на постель.

— Черт, Джон, мог бы и постучаться.

Я перевел дух.

— Думал, ты спишь.

Должно быть, он, даже с оружием в руке, испугался больше, чем я с острием клинка у груди. Телесная немощь была в новинку Роберту Дадли.

— Больше не могу спать. Дурные сны пожирают меня, как только я закрываю глаза. Голова как пушечное ядро.

— Ты что-нибудь ел?

— Немного бульона. Вкус — будто моча.

— Как горло?

— Лучше. Немного. Наверное. Не знаю. Ненавижу эту клетку, напоминает мне Тауэр. Ты не привел с собой свою докторшу?

— Нет. Она…

— Что?

— Неважно.

Конечно, сейчас это было важно. Важнее всего на свете.

— Надо зажечь свет, — сказал я.

У меня сводило желудок от голода — тайный разговор с кузнецом слишком затянулся. Подойдя на ощупь к окну, я отыскал там две свечи на подставках, спустился со свечами назад в зал, где мы сидели с Монгером, и зажег их от каминного огня. Вернувшись в комнату Дадли, поставил одну из них на окно, вторую — на столик возле постели.

— Я не глухой, Джон.

Он сидел прямо, прижавшись к высокой передней спинке кровати и подоткнув за спину сложенную вдвойне подушку. Шпага, убранная в ножны, лежала у него на коленях.

— Значит, ты слышал, что убийца объявлен в розыск.

— Приспешник Сатаны?

— Робби, этот человек видит ведьм и колдунов под каждым…

— И он заблуждается?

Ответить на это было непросто. Я присел с краю постели и вгляделся в белесые испарения свечного пламени. Рассказал о Кейт Борроу, о том, что произошло с ней. Дадли подался вперед — исхудалое, в пятнах лицо, растрепанная борода. Он выглядел теперь старше своих лет. Простой человек, лишенный всяких изысков, притворства и положения.

— Он считает, что твоя докторша ведьма? Дурная наследственность? Разве это не достаточное основание?

— По правде говоря, он повесил ее мать вообще без каких-либо оснований.

— Хочешь сказать, то, что сделали с Мартином Литгоу, не достаточное основание? Его убийство похоже на случайную драку, на ограбление? Что с тобой? Налицо все признаки ритуального жертвоприношения. Ты сам все тщательно осмотрел.

— Да, но…

— Кровавая жертва, Джон, — это сделка… цена, которую платит волшебник, заклиная демона.

— Только в теории.

Да, я знал эту теорию, изучив в подробностях ритуалы, описанные в «Ключе Соломона» и магических книгах папы Гонория. Все заклинания предполагали принесение в жертву петухов и прочих домашних животных. Люди верили в то, что сила пролитой крови способна вызвать… не совсем тех ангелов, общения с которыми так жаждал я.

О, Гластонбери… думал ли я, что отыщу тут ответы на мой самый сокровенный вопрос? Возможно. Тогда я об этом не знал. Все казалось слишком сложным, запутанным. Скрытым от глаз.

Однако Дадли, собравшись наконец с мыслями, не отступал.

— Разве кое-кто не счел бы принесение доброго человека в жертву дьяволу или демону разрушения в некогда святом месте… очень святом месте… действенным для того, чтобы навлечь смерть?

Едва ли я мог отрицать, что ритуальная жертва, принесенная в Гластонберийском аббатстве, вполне могла считаться подходящей для этой цели. Я вспомнил о маге Грегори Виздоме, лекаре, которого нанял лорд Невилл, чтобы совершить убийство с далекого расстояния. Это убийство стало, пожалуй, самым известным случаем последних времен. И подобные злоупотребления магией происходили повсюду вокруг нас. Я вспомнил, как оплавилась свеча на губах Мартина Литгоу. Было ли это только игрой моего воспаленного воображения, или свече намеренно придали форму дьявольского холма?

— И предполагаемая жертва — сам Файк? В отмщение за жизнь ее матери? Не видно, чтобы это сработало.

Дадли неодобрительно фыркнул.

— Значит, не сработало. Или пока не сработало… О, Боже, как бы мне не хотелось, чтобы убийцей оказалась женщина, лечившая меня от лихорадки! Единственное, чего я хочу… чтобы убийцу Мартина поскорее нашли — мне все равно, как это сделают, — и чтобы мы убрались из этого паршивого городишки.

— А как же кости Артура?

Дадли не ответил. Кто обвинил бы его, в таком состоянии и после всего, что случилось, в том, что он забыл о цели нашего путешествия?

— Скажи мне, что ты думаешь вот об этом? — спросил я, вынув из кармана письмо Бланш Перри и поднеся его к свече на окне.

Восточный край неба озарила вспышка белого света, и вскоре до нас докатились первые тихие раскаты грома.

Глава 26

ФЕЯ

Моя работа — давать предсказания, используя звездные карты, зодиаки, таблицы расчетов и конфигураций… Мог ли я хотя бы однажды утверждать, что такое случится?

А те, другие, кто тоже способен предсказывать, — какие книги, недоступные мне, они читали? Что за священную чашу сокровенного знания тайно передавали из рук в руки? Не знаю. И это самое страшное. Я, презирающий невежество, — и не знаю!

— Кто это написал, Джон?

В лучах свечи лицо Дадли вспыхнуло бисером свежего пота. Я поднес письмо ближе к постели, и он попросил меня прочесть его вслух еще раз, но я лишь повторил главные строки.

Ее ночи полны кошмаров. Моргана не оставит ее в покое до тех пор, пока героического предка королевы не погребут во славе.

— Ладно, — сказал Дадли, — тогда кто мог бы написать такое?

— Или кто-то из наших, или из-за границы. В Лондоне провидцы на каждом углу. В Европе тоже полно пророков. Особенно после того, что случилось с королем Франции[16].

Дадли подвинулся к свету.

— Ты ведь был там? Во Франции, когда это произошло.

— Нет. Но мне написали об этом.

Один ученик, посещавший мои лекции в Париже. Я получил от него письмо с подлинным текстом гороскопа, присланным якобы из Рима. Предупреждение королю Генриху избегать любых поединков в закрытом пространстве, особенно в возрасте сорока одного года. В гороскопе намекали на рану головы, которая приведет к слепоте.

— Из Рима? — удивился Дадли. — Я-то думал, его составил Нострадамус, звездочет при французском дворе.

— Нет, это был итальянец, Лука Гаурико. Он знаком мне не лучше, чем Нострадамус, которому французская королева поручила проверить этого Гаурико и его пророчество. После того, как король посмеялся над предупреждением. На мой взгляд, оно в высшей степени сомнительно.

— Ну, конечно. Все знают, Джон, что ты у нас выявляешь только настроения вселенной… и никогда не рискнул бы предсказать ранение или смерть.

— И не стал бы доверять тем, кто этим рискует. — Не обращая внимания на сарказм, я сложил письмо кузины. — Я полагал, что королева ценит во мне именно это свойство — способность видеть обман и давать совет, основанный на фактах. Видимо, я ошибся. Похоже, у нее тайное пристрастие к сенсациям.

— Разумеется… Поэтому она так любит меня. Но что бы ты сказал об этом римлянине, если бы он предвестил гибель нашей королевы? Невозможно?

Я подумал о восковой кукле в гробу, обнаруженной в переулке у реки. Не был ли я слишком беспечен, полагая, что изваяние не причинит королеве вреда? Опираясь на свою ученость, разве не отвергал я всякий раз то, что считал невозможным?

— Думаю… это возможно, но маловероятно. Видимо, есть такие, кто видит те же самые звезды, что и я, чертит те же самые графики, но потом… то ли вмешательство Господа Бога, то ли действие некоего врожденного дара, какого-то тайного органа чувств… которого нет у меня.

— Твое слепое высокомерие лишает меня дара речи, — ответил Дадли.

— В большинстве случаев, однако, это обман ради наживы.

И все же…

Я прикусил губу, хорошо сознавая, сколько страху и ужаса посеяло пророчество, сбывшееся на турнире в ознаменование свадьбы дочери французского короля и Филиппа II Испанского.