Сошедший с рельсов - Джеймс Сигел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отставной майор Фрэнк Гонзалес сидит на веранде и переживает горькую утрату младшей дочери, которая погибла во время взрыва в гостинице «Фэрфакс». По словам отца, Дездемона Гонзалес последние десять лет жила в Нью-Йорке. «Мы общались нечасто, – вздохнул майор. – Она заезжала на праздники, и все такое». Друзья семьи признали, что старший Гонзалес и его дочь разошлись много лет назад. Дочь обвиняла отца в сексуальных домогательствах. «Впрочем, обвинения остались недоказанными», – сказал пожелавший остаться неизвестным друг семьи.
* * *Я вновь обратился к списку погибших.
В нем не хватало одного имени.
У меня по спине от поясницы поползли мурашки, навстречу им от затылка потекли струйки пота.
Я пересмотрел все материалы, перечитал каждую статью. Ничего. Никаких упоминаний.
Вызвал веб-страницу «Дейли ньюс» и напечатал слова «Фэрфакс отель».
Получил тридцать две статьи.
Я начал с той, которая была написана в день взрыва. Фотография изображала место трагедии: пожилая женщина плачет, сидя на бордюрном камне, пожарные, потупившись, стоят на мостовой. Я проштудировал статью и перешел к следующей.
Везде было примерно одно и то же, кроме хронологического порядка: взрыв, смерти, герои, негодяй, расследование, похороны.
Я потратил два часа, но ничего не нашел.
Мне стало казаться, что я ошибся. Неправильно понял поспешный комментарий. Ошибки случаются сплошь и рядом.
И решил: просмотрю-ка я четвертую неделю после взрыва. Когда вышла последняя статья. Потом поцелую на ночь спящих детей, заберусь под одеяло к жене. И засну с ясным сознанием, что все в порядке.
Я начал с понедельника. Перешел ко вторнику…
И чуть не пропустил главное.
Маленькая заметка, погребенная под лавиной новостей о войне на Ближнем Востоке, тройном убийстве в Детройте и супружеском скандале, в который был вовлечен мэр Нью-Йорка.
«Оставшийся в живых герой оказался совсем не героем».
Я щелкнул мышью на названии, открыл статью и углубился в чтение.
Жизненная история. Такие сочиняют, когда иссякает тема героев и жертв и авторы хотят, чтобы читатель покачал головой и задумался об иронии судьбы.
* * *Извлеченное из-под обломков тело… Опознать не удалось… Несколько недель в коме… Нейрохирургия… По отпечаткам пальцев установлено… Машина на стоянке отеля… Не явился для вынесения приговора… Полицейский представитель сообщил… Тюремная больница…
Я прочитал статью дважды. И сомнения мои рассеялись.
* * *Инсулин Анны.
Его делали из свиных клеток. Так всегда готовили инсулин, пока не научились синтезировать искусственным путем в лаборатории. Относительно недавнее изобретение. Но Анна с тех пор, как заболела, пользовалась свиным инсулином, а если переходила на синтетический, сахар в крови подскакивал.
«Определенная категория людей плохо реагирует на искусственный продукт», – объяснил нам доктор и велел держать Анну на свином инсулине.
«Его прекращают производить, его все труднее купить, но всегда останутся аптеки, которые будут с ним работать», – успокоил он нас.
* * *Я разговаривал в столовой с Джамилем Фарадеем.
Раз в год Джамиль приводил в школу преступников из тюрьмы, надеясь тем самым привить воспитанникам вкус к праведной жизни. Осужденные – некоторые из них – даже выросли где-то по соседству, рассказывали, как по недомыслию нарушили закон и каково им теперь находиться за решеткой.
А потом отвечали на вопросы из зала.
«Ты кого-нибудь убил?» – спросил однажды ученик у бывшего наркомана со шрамом поперек лица. И когда тот ответил «нет», школяр разочарованно вздохнул.
– Подумываю о том, чтобы заставить своих недорослей писать заключенным письма, – сказал я Джамилю.
Тот ел жидкое пюре с жирным куриным филе.
– Зачем? – удивился старший воспитатель.
– Для профилактики. По твоему примеру. Ребята потренируются в изложении мыслей, а заключенные, если ответят, преподадут им жизненный урок.
– Давай, – одобрил Джамиль.
– Только вот что…
– Да?
– Я знаю одного арестанта из моих мест. Хочу начать с письма к нему.
– Что он сделал?
– Вроде бы наркота.
– Бывает.
– Не представляешь, как узнать, где он сидит?
– Могу спросить знакомого из Чикагского управления исправительных заведений.
– Сделай одолжение.
– Хорошо. Если не забуду. Откуда он?
– Из Нью-Йорка.
– Как фамилия?
– Васкес.
– Васкес?
– Да. Рауль. Рауль Васкес.
Сошедший с рельсов. 52
Он знал, что я остался жив, и знал, где я теперь.
* * *Его вытащили из-под обломков полумертвого, то есть мертвого только наполовину.
Несколько недель он пребывал в коме, и никто не знал, кто он такой.
Его машина стояла на гостиничной парковке. Он не показывался на работе, и знакомые сочли его погибшим.
Для идентификации личности у него сняли отпечатки пальцев. Это оказался Рауль Васкес. Тот самый человек, который не явился в суд после того, как ему предъявили обвинения в двух нападениях с нанесением телесных повреждений и в сводничестве.
Его перевели в тюремную больницу и держали там до тех пор, пока он не почувствовал себя лучше. Затем он предстал перед главным судом первой инстанции Бронкса.
Это я узнал из статьи. Об остальном догадался.
Он сидел в тюрьме и делился с сокамерником воспоминаниями о своих подвигах. Сокамерник вышел на волю, приехал в наш город и как-то зашел в аптеку. Он услышал, как я спрашиваю свиной инсулин. Редкое лекарство. Он заинтересовался, поразузнал обо мне и доложил Васкесу.
* * *Через три недели Джамиль подошел ко мне после уроков и протянул листок бумаги.
– Что это?
– Тут данные о том, кто тебе нужен. Но их трое.
– Их?
– Три Рауля Васкеса. Однако ньюйоркец один. – Джамиль ткнул пальцем в первую строчку. – Вот этот.
* * *Ночью я не мог заснуть.
Жена почувствовала мою тревогу:
– Что случилось, дорогой?
Я не хотел ей пока говорить. Не мог решиться. Однажды мы избежали катастрофы. Построили новую жизнь. Мы были счастливы. У меня не поворачивался язык сказать, что все напрасно. Что прошлое дотянулось до нас ледяными пальцами.
– Ничего, – ответил я.
Я размышлял.
Какой срок условно-досрочного освобождения при наказании двенадцать лет тюрьмы?
Когда Васкес выйдет на свободу?
Вот тогда он возьмется за меня – это точно. За меня и за мою семью. И сделает то, что сделал с Уинстоном, с Сэмом Гриффином и с тем несчастным, которого вытолкнул из поезда на железной дороге Лонг-Айленда. И бог знает, со сколькими людьми еще.
Однажды он заявился в наш дом под видом трубочиста.
«Я знал целую семью, которая легла спать и не проснулась».
Да, он непременно за меня возьмется.
Если только… если только я не возьмусь за него первым.
Он еще не в курсе, что я догадался о его планах.
Хотя какое это имеет значение?
Он в тюрьме. Он под запором.
Чтобы добраться до него, надо проникнуть в «Аттику».
Но как это сделать?
«Аттика»
Последний урок в тюремной школе.
Этот день был обведен кружком в моем календаре, и я мысленно много раз его репетировал.
Я миновал металлодетектор.
Прежде чем пройти в класс, задержался в комнате отдыха надзирателей.
Обычное помещение. Складные стулья, столы, телевизор с тринадцатидюймовым экраном, по которому большую часть времени показывали повторы передачи «Дьюкс оф хаззардз», популярной в семидесятых годах прошлого века. Кто-то из охраны неровно дышал к Дейзи Дьюк, наверное, из-за ее непомерно коротких шорт: на стене висел старый плакат с ее изображением – на белой блузке были нарисованы соски.
Я налил себе кофе, насыпал в чашку порошкового молока и размешал пластмассовой трубочкой для коктейлей. И как бы случайно завернул в левый угол, где размещался тюремный музей.
– Ну что, двенадцать-ноль-одна, братан, – ухмыльнулся Толстяк Томми. Он развалился на двух стульях и угощался телеужином.
Охранники «Аттики» часто изъяснялись на жаргоне заключенных. Двенадцать-ноль-одна – время, когда выдавали бумаги об освобождении.
«Не исключено», – подумал я, рассматривая экспонаты коллекции.
Кроме меня и Толстяка Томми, в комнате никого не было.
Покончив с кофе, я кивнул надзирателю и вышел. Толстяк посмотрел мне в спину, но не соизволил кивнуть в ответ.
* * *Чтобы попасть в классную комнату, нужно было пройти через черную дверь, предварительно дважды в нее постучав. Затем миновать «боулинг». Так заключенные прозвали главный коридор, который, словно автостраду, делила надвое желтая прерывистая линия. Одна сторона для зеков, другая – для надзирателей. Дверь мне открыл Хэнк:
– Привет, Йобвок. Я буду по тебе скучать. Ты был клевым корешем.