Трагедия казачества. Война и судьбы-3 - Николай Тимофеев

Собираемся всем эскадроном, идем по мосту рассредоточеннее, чтобы еще какая «дура» не пожаловала. На воде еще были разрывы, а на мосту, пока мы не прошли, больше вроде бы не было.

Догоняем обозы своего дивизиона, и вот тебе новость. Я еще школьником в старших классах очень математикой увлекался, даже теорией вероятностей занимался, хотя ее в программе школьной и не было. И вот там такой пример был: на Землю в сутки сколько-то тысяч метеоритов падает, но еще не было случая, чтобы метеорит в человека попал. Такая малая вероятность. А теперь: какая могла быть вероятность, чтобы в такой невероятно длинной колонне подвод единственная мина угодила бы именно в твою подводу? Наверно, по науке этого тоже не может быть. А произошло. И та самая подвода, сбрасывание с моста которой мы так равнодушно издалека видели, была именно нашей подводой.

Так что теперь у меня не стало ни шинели, ни одеяла, ни белья, ни, что особенно огорчительно, папахи. Стал я, по Писанию, яко наг, яко благ, яко нет ни хрена. Как и еще половина нашего, взвода.

Каски мы свои развесили по гвоздям на другой подводе, а на головы надеть и нечего. Так и идем.

В этом событии только одна положительная сторона была: не досталась папаха моя энкаведешникам, не понесла позора, а лежит до сих пор где-то на дне Дравы под камушком и вспоминает жизнь свою беспокойную казачью.

18. ВЕРХОМ НА ТИГРЕ

Много говорилось и писалось о высоких боевых качествах советского танка Т-34 во время второй мировой войны. Танк был замечательный, спору нет. Но у немцев тоже был хороший, даже очень хороший танк — «ТИГР».

И мне пришлось проехаться верхом на «Тигре», и если я не дергал его за усы, так только потому, что усов не нашел.

После того, как мы своей бригадой Кононовской перешли Драву, мы были уже на территории Австрии, но это от боев нас не спасало. Титовские коммунистические отряды уже были и здесь и всячески стремились остановить, а то даже и захватить корпус, что нас, ясное дело, никак не устраивало. И мы шли днем и ночью, практически не останавливаясь. Идешь, за подводу держишься и спишь, даже сны видишь. Подвода остановится, ты — гоп, и глазами хлопаешь, не сразу соображая, где ты есть и куда ты дотопал. Здесь же уже Альпы, кругом горы, лес, зеленые полянки, красотища великая, а нам нет до всего этого дела, идти надо. Идем все выше и выше, в горы, дороги асфальтированые, но узкие, а мостики и того уже. Вот и приходится всей колонне останавливаться.

А как остановка, все казаки падают в траву и спят. А нам, урядникам, главная забота, чтобы не оставить кого-нибудь в траве. Так и бегаем все время, а сами спим строго по очереди, тоже ведь не железные.

Вот и очередная остановка. Прохожу немного, вперед, так, из любопытства, и вдруг слышу какие-то крики. Прислушиваюсь — кричат по-немецки. Откуда здесь немцы? Прохожу еще дальше и вижу такую картину: справа, с какой-то проселочной дороги в нашу колонну пытаются вклиниться три танка, три «Тигра». То есть, уже не пытаются, а просто им этого очень хочется. И эти самые крики издает немец обер-лейтенант, половина туловища которого торчит из башни переднего танка.

Прислушиваюсь. Не все разбираю, но смысл понимаю. Он требует, чтобы ему дали дорогу, а не то они передавят всех на свете к чертовой матери. Вот такой храбрец!

Иду дальше, дохожу до тачанки, на которой сидит в генеральской шинели командир нашего дивизиона ротмистр Кириллов. Почему в генеральской? Когда мы еще до переправы через Драву отходили в непрерывных боях из Хорватии, против нас действовали совместно с титовскими отрядами и регулярные части болгарской армии, уже к тому времени союзной для Красной Армии. Где-то под Джюрджевацем легковой автомобиль с болгарским генералом наскочил на наш казачий дозор. Была перестрелка, болгар всех побили, А шинель, красивую такую, с красными кантиками, подарили Кириллову. Он на ней только погоны поменял, и теперь красуется в ней, даже если и не холодно.

Кто такой ротмистр? Не попрекаю теперешних читателей, что вы в казачьих чинах не разбираетесь. У нас, на Кубани и то в то время очень немногие помнили, что за чины были в казачьих войсках. Даже в нашем 15-м казачьем корпусе, и то с чинами было полное смешение грешного с праведным. Так лейтенантов и лейтенантами и хорунжими называли, а вот сотники только сотниками и были, никаких ни старших лейтенантов, ни обер-лейтенантов. Теперешний капитан по-казачьи это подъесаул, а у нас этот чин именовался ротмистром, как это было в старой императорской российской кавалерии. Майоров называли и майорами, и есаулами, кому как нравится. Подполковник по-казачьи именуется войсковым старшиной, но у нас они, как и наш полковой командир, все-таки именовались подполковниками. Вот такой винегрет.

Подхожу к тачанке.

— Господин ротмистр, — докладываю, — вон тот обер-лейтенант грозится всех передавить, если ему с его тремя «Тиграми» не дадут дорогу.

— А ты, что, — спрашивает, — понимаешь по-немецки?

— Не все, но кое-что.

— Хорошо, зови его сюда.

А сам посылает ездового искать штатного переводчика.

Иду к танку, на котором еще продолжает кричать тот танкист, хотя видно, что он устал и охрип, и сам понимает, что все его крики ни к чему привести не могут. На меня он обратил внимание только тогда, когда я, так и не докричавшись, начал колотить прикладом по броне. Подвел я его к ротмистру, где уже стоял переводчик-хорунжий, и на правах организатора и вдохновителя переговоров остался тут же, правда, в виде безмолвного столба.

Обер-лейтенант, стоя перед старшим по званию, вел себя потише, но повторил свои требования.

— Ну, куда я тебя пущу? — отвечает Кириллов. — Вся дорога забита на много километров вперед. А если серьезно, то у меня к тебе предложение. Как только колонна двинется, я дам тебе место между двумя своими эскадронами, и будем двигаться вместе: мы идем — ты идешь, мы стоим — ты стоишь. Но с условием: если будет бой, ты выполняешь мои приказы. Боеприпасы есть?

На один хороший бой есть, — отвечает тот. — А продовольствие у вас для нас найдется?

На том сговорились, и так двинулись. Конечно же, сразу «Тигры» были буквально облеплены казаками, а я, опять же, был одним из первых на головном на правах приятеля того обер-лейтенанта. Ясно, что стоим — едем, стоим — едем гораздо лучше, чем стоим — идем, стоим — идем. Неудобство только одно: задремавши, можно запросто свалиться с брони, а это очень чревато. Быстро договорились, кто спит, кто бодрствует, и по сколько.

Поход продолжался, а на нашем танке сразу же образовался политический клуб. Тем для дискуссий две: первая: куда идем, зачем идем? вторая: что такое советская власть?

По первой теме особых споров не было: куда идем, все знают, а зачем идем, никто не знает. Я, конечно, с высоты своего образования и великой начитанности оповестил всех присутствующих (на «Тигре»), что Англия — страна с вековыми демократическими традициями и никогда не выдает политических беглецов. Припомнил и Герцена, и Ленина. Это — если англичане будут считать нас политическими противниками Сталина и его режима, о котором они должны же хоть что-то знать. Или они будут считать нас военнопленными, то есть кормить, поить, а так как нам деваться некуда, то будут потихоньку рассовывать нас по своим колониям, где им интересно увеличивать удельный вес белого населения. А мы со всех сторон белые, и по цвету кожи, и по политическим убеждениям. И то, и другое им должно бы нравиться, если они не совсем идиоты. Не коммунистами же им населять свои колонии, потому что белые коммунисты и черные голодранцы — это для Англии слишком взрывоопасная смесь.

Все со мной соглашаются, только автоматчик Степан, вечный мой оппонент, скептически хмыкает и демонстративно крутит головой, давая понять, что мои речи его не убеждают. Но молчит.

По второму вопросу повестки дня разговоры были куда горячей. Основные аргументы Степана в мой адрес были примерно такими:

«Вот ты, Юрка, хотя и урядник, и дюже грамотный, жизни настоящей ты не видел и не знаешь. Тебя в семнадцать соплячьих лет, сразу после школы, от мамкиной титьки оторвали и сразу — в окопы, под пули, под раны, в лагеря. Ты пока еще в своей жизни ни одного кусочка хлеба своими руками не заработал так и цены ему (заработанному, а не армейскому или лагерному) не знаешь. И имущества своего у тебя, интеллигента, никогда не было, кроме там шкафа, кровати да вилок-тарелок. А у нас, хлеборобов, имущество это тяжким трудом еще дедов и прадедов наших зарабатывалось, а у нас на Кубани еще и кровью немалой. И приходит власть, теперешняя, коммунистическая, и забирает у тебя все, а тебя пинком под зад и в тартарары, в ставропольскую Голодную степь с узелочком в руках. А там в первую же зиму половина людей, а дети малые так почти все загинули — ни воды, ни еды, И все это — не за какие-то преступления, а просто потому, что власть коммунистическая и ее великий вождь всех народов решили, что мы, казаки, да и не только казаки можем помешать им быстро построить всемирный коммунистический интернационал.