Часовой дождя - Татьяна де Ронэ

Г. поинтересовался, может ли он перезвонить Линдену. Линден дал ему номер своего мобильного, уверенный, что больше никогда не услышит про этого человека, но, к большому удивлению Линдена, через три часа Ж. Г. ему и в самом деле перезвонил. Теперь голос был совсем другим. Он потрясен смертью Кэндис. Как он о ней узнал? Ж. Г. снова откашлялся. Ну так Кэндис ему написала и сообщила, что собирается покончить с собой. Письмо он получил на следующий день после ее смерти. Для него это был ужасный удар, но он не мог обнаружить свое горе из-за… из-за жены. Она ни о чем не подозревала. Ему было очень плохо, он чувствовал себя виноватым. И знал, что эта боль и чувство вины останутся с ним до конца его дней. Это его крест. И еще, Линден может думать об этом все, что угодно, это не имеет никакого значения, но он должен знать: он любил Кэндис. Любил, как никогда не любил ни одну женщину. И, не добавив больше ни слова, Ж. Г. повесил трубку.

Линден замолчал. И сразу стали слышны голоса людей. В глазах у Ориэль стояли слезы.

* * *

Линден долго стоял под душем, наслаждаясь горячей водой. Он все время думал о людях, которых видел сегодня, людях, запертых в своих холодных сырых квартирах. За эти дни, проведенные в Париже, с него словно заживо содрали кожу, обнажив старые раны и нанеся новые. Он был опустошен и подавлен. Одеваясь, он пытался взять себя в руки, но воспоминания этого дня преследовали его: отец в больнице, мучительный рассказ Тильи, балкон седьмого этажа, откуда выбросилась Кэнди. Может, эти образы встают перед ним так четко потому, что он фотограф? Как их стереть? Он заставил себя думать о доме в Сан-Франциско: светло-голубые стены, аромат благовоний, напоминающий о рынке в Марракеше, Лепорелло нежится на солнце, Мока играет с собственным хвостом, как собачонка. Воспоминания о кошках немного успокоили его, он представлял себе их шелковистую шерсть, довольное мурлыканье, беготню по крутой лестнице. А еще он видел Сашу: на кухне, с волосами, собранными на затылке в хвост, в шортах и футболке, в драном переднике, привезенном из Неаполя, который он все отказывался выбросить, он колдует над каким-то аппетитным блюдом, а в комнате на всю мощь гремит опера – «Турандот» или «Лючия ди Ламмермур». Изначально это был Сашин дом, к тому моменту, как они встретились, он жил там уже довольно давно. Линден бывал в Сан-Франциско и раньше, а теперь он понимал, что нигде больше жить бы не смог. Этот город он полюбил сразу. После Парижа и Нью-Йорка деревенский житель, каким он оставался в душе, нашел наконец родную гавань. Возможно, ему нравился вид на океан, розовые отблески заката, пустынные пространства, ботанические сады. Здесь, в этом городе, как ни странно, главной была природа, как и в его родных краях. Ледяной шквалистый ветер напоминал мистраль, свирепствующий в долине Венозана. Его не раздражал туман, неожиданные ливни, постоянная сырость. Ему нравился металлический грохот трамвая. Он не уставал любоваться на Золотые Ворота, и каждый раз у него захватывало дух, когда он смотрел на обрывистые улочки Рашен-Хилла. Даже недостатки Сан-Франциско, о которых так любят говорить – нехватка места для парковки, явственный запах мочи у залива, вытеснение среднего класса на городские окраины и безумная дороговизна жилища в центре, отчего многие считали, что душа города выхолощена, – его ничуть не смущали. В сущности, главным достоинством Сан-Франциско было то, что он жил там с Сашей. Человека, которого он любил, ему нравилось представлять подростком, гуляющим по этим самым холмам. Саша вырос в соседнем квартале, на Либерти-стрит, где до сих пор жили его родители. Линден познакомился с Сашиными соседями: миссис Лестер, кокетливой пожилой дамой, желавшей, чтобы ее звали Зельда, семейством Лейн родом из Упсалы, которое каждый год в июне приглашало их на праздник летнего солнцестояния – шведская традиция отмечать середину лета весельем с буйными танцами. Охваченный радостью и желанием, он смотрел, как Саша скачет вокруг высокого деревянного шеста, украшенного лентами и цветами. До сих пор он никогда не жил с мужчиной, ему никогда этого не хотелось, он слишком дорожил своей независимостью. Все изменилось, когда Саша предложил жить вместе. Маленький синий домик в окрестностях Сан-Франциско, Ное-Вэлли, стал их пристанищем. Это было довольно несуразное трехэтажное строение в эдвардианском стиле с фронтонами и односкатными слуховыми окнами, со сводчатым потолком в комнате верхнего этажа, оштукатуренными стенами и старинными каминами. Окна выходили на запад и на юг, поэтому солнце в них светило всегда.

Отныне тусклые краски Парижа остались лишь в воспоминаниях, теперь по воскресеньям Линден ходил в Долорес-парк, где Саша метал диск с мальчишками. Каждый раз, когда небо прояснялось, в парк они ходили обязательно, там он мог держать Сашу за руку и даже целовать его, никого это не смущало. На аллеях и мягких лужайках кипела жизнь: люди загорали или просто дремали на подстилках, играли в футбол и теннис. Кто-то репетировал танцевальные движения, кто-то крутил хула-хуп. Линден чувствовал себя в водовороте жизни и не уставал от этой праздничной суеты: постоянные пикники, оглушительная музыка, ароматы сигарет с травкой и хот-догов, витающие среди деревьев. Никогда еще ему так сильно не хотелось оказаться у себя дома, рядом с Сашей. Если бы только существовала такая волшебная кнопка, о которой он мечтал еще в детстве, чтобы можно было в мгновение ока перенестись, куда хочешь. Но Линден прекрасно понимал, что не может сбежать отсюда, скинуть с себя этот груз. Сейчас его место здесь, он должен объединить семью. Но ведь никто не может помешать ему мечтать, вообразить, что он далеко отсюда, в доме на Элизабет-стрит.

Его мечтания прервал звук пришедшей эсэмэски. Саша писал: «Даже не могу представить, что тебе сейчас приходится испытывать. Твоя фотография в Твиттере – это просто сюр! Как отец? Целую».

Ничего не понимая, Линден вошел в Твиттер, чего не делал уже довольно давно. Вот он на катере: шарф, натянутый до самых глаз, мокрые волосы, в руках верная «лейка». Прямо военная фотография, она так выразительно передает отчаяние и трагедию. Его сняли с другого катера, где были журналисты, а потом перепостили сотни раз: Известный франко-американский фотограф #ЛинденМальгард#наводнение#Париж#Жавель.

Он не успел ответить Саше, в дверь постучали. В коридоре стояла мать, закутанная в шаль, лицо было бледным и осунувшимся, но держалась она прямо и улыбалась. Теперь, когда она немного пришла в себя, пусть Линден расскажет ей все про Поля,