Переселенцы - Мария Сосновских
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошла еще одна ночь, такая же томительная и долгая. Соломия старалась успокоить себя, решив – будь что будет, но тревога с новой силой прокрадывалась в ее сердце. После обеда пришел Алексей и с порога встревожился:
– Ты нездорова, Соломиюшка? Бледная и даже с лица спала…
– Нет, я здорова. Я… я на тебя сердилась!
– Вот как! И за что же?
– За то, что ты меня тут оставил одну и сам ушел!
– Вот что, моя дорогая. Я ходил наши с тобой дела устраивать… Тебе придется до восемнадцати лет пожить в пансионе: не соглашаются нас венчать, пока тебе не исполнится восемнадцать.
– Но ведь… у меня, у нас…
У Соломии чуть не сорвалось с языка, что у них с Алексеем должен родиться ребенок, но она смолчала, до крови прикусив губу, только слезы так и полились из глаз.
– Ну вот, только этого еще не хватало, – Алексей, вздохнув, погладил ее по плечу – Пойми, я же тебя устрою не в простой пансион, а пансион благородных девиц! Тебя там научат грамоте, музыке и всему, что полагается. А я в это время напишу прошение архиерею, чтобы он разрешил нам венчаться. Долго думать некогда, надевай самое лучшее платье, украшения и пойдем.
Соломии теперь было все равно куда идти – лишь бы не сидеть взаперти у этой противной старухи.
Они вышли во двор; у ворот их ждал нарядный экипаж. Ехали очень долго и все время шагом. Читатель может себе представить московские улицы восемнадцатого столетия – узкие, мощенные булыжником, загроможденные на перекрестках скоплениями повозок, экипажей и телег ломовых извозчиков.
Когда их экипаж приостановился у очередного затора, Соломии вдруг почудилось, что кто-то пристально глядит на нее с тротуара. Обомлев, она увидела в толпе знакомые зеленые глаза… Да это ведь Лева Жигарь! Как он узнал, что я здесь?! Надо сказать Алексею, чтобы он остерегался – от Жигаря можно ждать всего…
Но тут экипаж остановился у подъезда каменного двухэтажного дома с широкой парадной лестницей. Но Алексей провел Соломию через калитку во двор к каменному, тоже двухэтажному флигелю. В передней им навстречу вышла молодая красивая дама.
– О, это вы, Алексей Михайлович! Здравствуйте, очень вам рады, – пригласила входить дама.
– Да мне бы Анфису Петровну повидать…
– Так дома Анфиса Петровна, сию секунду позову!
Вскоре в прихожую вышла чуть грузная, лет шестидесяти женщина с сильной проседью в волосах, с дорогими серьгами в ушах. На полной шее у дамы было прекрасное ожерелье, а на запястьях – золотые браслеты. Платье на ней – Соломия никогда не видела раньше такой материи – переливалось зеленым, красным и даже фиолетовым оттенками; на груди была приколота массивная золотая брошь в виде распускающейся лилии с бриллиантом посередине. Приветливо, как со старым знакомым, поздоровавшись с Семишниковым, она протянула для поцелуя пухлую белую руку, унизанную кольцами.
– Значит, эту красавицу ты привез? Ничего как будто… Хороша!
Дама оглядывала Соломию, как оглядывают, оценивая стать и масть, лошадь на торгах…
– Что ж, ладно, пойдем со мной, девушка!
Соломия с испугом взглянула на Алексея, тот успокаивающе кивнул ей головой и легонько подтолкнул вперед. Соломия пошла вслед за дамой по длинному коридору, осторожно ступая по мягкой бордовой дорожке.
– Ты, девушка, не бойся, – приостановилась дама, – тебя должен осмотреть врач – у нас так принято.
В залитом солнечным светом кабинете их встретил пожилой врач в белоснежном халате и такой же шапочке. Он предложил ей раздеться, и Соломия замялась в нерешительности. Врач внезапно рассердился:
– Ты что, барышня, оглохла? Кому сказано – раздевайся, да поживее!
Платье Соломия сняла, но рубашку снимать не хотела. Врач бесцеремонно сдернул с нее рубашку:
– Приходят тут разыгрывать из себя невинность! И откуда такая дикарка взялась?! Других ни капли не стесняетесь, а врача вдруг застыдились…
Соломия повиновалась, моля Бога, чтоб осмотр скорее кончился, и отвечала на все вопросы. Наконец она быстро оделась и собралась было бежать, да поскорее, но врач придвинул ей стул:
– Посиди пока тут! – коротко бросил он и вышел, притворив за собой дверь. Слышно было, как в коридоре он стал разговаривать с Алексеем и роскошной дамой. Соломия приникла к замочной скважине.
– Ну, как девица, здорова ли?
– Здорова, да не совсем – беременность на втором месяце, – послышался голос врача.
– Этого только не хватало! Анфиса Петровна сколько раз говорила: беременных не берем, у нас не благотворительный дом, а увеселительное заведение! Да притом лучшее… иначе от властей скандала не оберешься!
– Но мне-то что с ней делать? – зазвучал голос Алексея. – Не могу же я ждать, когда она родит!
– Не огорчайся, Алексей Михайлович! Знаешь ведь – за деньги в Москве можно сделать все… Напишу тебе записку в частную клинику Штольца, в записке же укажу и адрес. Он поймет, по чьей ты рекомендации, и примет красавицу твою… А когда она избавится от ребенка и поправится – милости прошу!
Видимо, на том и порешили, потому что Соломию вскоре выпустили из кабинета. И первое, что она увидела, – такие злые глаза Алексея, что просто оторопела…
– Почему ты мне в Аргаяше не сказала, что беременна? Соломия промолчала. Она теперь была готова к самому худшему.
Больше Алексей ругаться не стал, а подхватил ее под руку и повел к выходу, шепнув на ухо: «Не волнуйся, дорогая, все будет хорошо… Сейчас мы поедем в одно место, ты поживешь там! Я тебя каждый день навещать буду… А потом до восемнадцати лет тебя примут в пансион».
Но Соломия уже ничему не верила. Алексей предал ее! А может, он ее и не любил никогда, и она нужна была ему для каких-то тайных его целей… Многое было непонятно для обманутой Соломии, но одно она поняла твердо: как только представится случай, бежать, куда глаза глядят!
Вскоре подъехали они к каменному двухэтажному дому. Позвонили у подъезда, в прихожую вышел дюжий швейцар.
– Мне бы повидать врача Штольца…
– Проходите и подождите немного: сейчас Франц Францевич ведет прием больных.
В кабинет врача Соломия вошла вместе с Алексеем. Врач, прочитав записку, попросил Алексея подождать в коридоре, и тот, ободряюще кивнув Соломии, вышел. Врач Франц Штольц почему-то сразу понравился Соломии. Говорил он по-русски не чисто, а с забавным акцентом, был вежлив и внимателен. Предложив Соломии стул, Штольц начал мягко внушать ей, что такой молодой даме ребенок станет обузой и что в замужестве она сможет иметь детей столько, сколько захочет.
Но теперь Соломия уже осознавала всю тяжесть своего положения: Алексей замуж ее никогда не возьмет, просто-напросто он ее обманул. Да, надо во что бы то ни стало избавиться от ребенка… А уж потом она сбежит из больницы, уедет в Аргаяш и будет жить на постоялом дворе одна – хоть веки вечные! И непрошеные слезы вновь полились из глаз.
Врач положил руку ей на плечо:
– Прошу вас, успокойтесь, идите в палату и хорошо отдохните. Все решим завтра, а сегодня – только покой…
Сестра милосердия проводила ее до постели и помогла раздеться. Одежду Соломии куда-то унесли, а взамен дали ей длинную белую рубашку. «Будто саван…» – промелькнуло в голове Соломии. Сестра милосердия вышла, а Соломия принялась оглядывать больничную палату. Там стояло четыре койки. На двух лежали женщины – одна изможденная, бледная и очень худая, другая – толстуха лет пятидесяти с отечным лицом. Но что до них Соломии? Она была молода, цвела, как яблонька в майском саду, и горе ей уже не казалось таким безысходным, а слезы, как ранний дождик, омыли ее душу.
Лежать не хотелось, и Соломия, широко распахнув окно, стала смотреть на улицу. На противоположной стороне улицы была, наверное, харчевня, и в дверях туда-сюда сновали люди.
Лева Жигарь
Сомнения больше не мучили Соломию: она уже не надеялась ни на кого, кроме себя, и стала ждать момента, чтобы немедленно сбежать. Но ведь на ней больничная одежда, с нее не спускают глаз и отдадут только с рук на руки Алексею, а он непременно повезет ее в «пансион"…
Доктор Франц Штольц, видимо, не хотел, чтобы о его больнице знали: на следующий день Соломии запретили раскрывать окно. Она повиновалась, но вскоре снова опять его распахнула и увидала у дверей харчевни Леву Жигаря. Тот уже хотел было окликнуть ее, но Соломия, высунувшись из окна, приложила палец к губам в знак молчания, потом показала рукой – уходи, мол, скорее. Но Лева показал себе на лицо и стал шевелить губами. Соломия поняла по губам: «Ночью приду, жди!», и Жигарь исчез, как сквозь землю провалился. В коридоре послышались легкие шаги, Соломия быстро закрыла окно и легла на койку. Вошла сестра милосердия, и Соломия притворилась спящей.
Наконец-то длинный летний день кончился, и после ужина в больнице наступила тишина. Больница Штольца была совсем небольшой; тут он только принимал больных, а после приема сразу уезжал домой. Он был очень богат, имел особняк на другой улице и загородную дачу. Персонала в своей больнице он держал немного, а на ночь оставались только сестра, няня и швейцар.
