Индия и греческий мир - Евгений Викторович Старшов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже по завершении этого страшного перехода царь узнал от царя Таксилы, что Абисар умер, племена возмутились, а сатрап Филипп убит своими же наемниками; убийц покарали македоняне, Александр распорядился, чтобы Таксил и Эвдам (начальствовавший над фракийцами) пока присмотрели за осиротевшей сатрапией (отметим, что сатрап туда так и не был назначен, что связано со смертью Александра и завоеваниями Чандрагупты), а в Кашмире возвели на трон сына Абисара. Это были первые признаки того, что «индийское завоевание» непрочно, однако царю не суждено было увидеть крах своей империи – уже в 323 г., в Вавилоне, он действительно встретился с Каланом, если и вправду наше бытие продолжается после того, как наше тело становится удобрением для фикуса.
Настало время подвести некоторые итоги. Итак, Александр не смог захватить всю Индию, даже если и намеревался, – впрочем, историк эллинизма И. Дройзен категорически отвергает мысль о том, что Александр всерьез этого хотел, за что сего корифея периодически критикуют оппоненты. Под греко-македонской властью фактически оказался «исторический» Пенджаб (бывший, разумеется, куда крупнее нынешнего), да и то – ненадолго. Парадоксально выглядит утверждение о том, что поход Александра принес Индии больше блага, нежели вреда, однако при детальном рассмотрении именно так и оказывается. В Индии осознали, что политическая раздробленность позволила завоевателям достичь успеха; это было учтено и исправлено, можно сказать, немедленно – царем Чандрагуптой. Даже античный историк Юстин отмечает, что Индия по смерти Александра «как бы сбросила ярмо рабства со своей шеи и где были убиты поставленные царем наместники» (XV, 4, 12). Но можно взглянуть на дело и с другой стороны, не приписывая индусам подобной сознательности, как это делает ряд авторов – просто тот факт, что Александр подорвал, если не уничтожил вовсе, могущество пенджабских царей, значительнейшим образом способствовал Чандрагупте в завоевании Северо-Западной Индии. Еще, фигурально выражаясь, поход Александра прорвал ту «плотину», что доселе отгораживала Индию от прочего мира: возникли новые и окрепли прежние торговые и культурные связи с Азией и Средиземноморьем, равно как и индийское влияние на эллинский мир, усиливавшееся с течением веков. Можно сказать, позднеантичный мир был очарован Индией, и мы об этом еще поговорим. Индийские боевые слоны сформировали особый род войск, которым охотно пользовались греки, а затем и карфагеняне. Но это немного другая история. Сейчас же, до того как мы перейдем к изложению истории борьбы Чандрагупты с греками и малоизвестной историей греко-индийских царств, обратимся вновь к истории философии, ибо и для этой сугубо мирной науки поход Александра оказался вовсе не бесплодным.
Глава 3
«Философское наследие» индийского похода Александра
Выше упоминалось, что в экспедиции Александра приняли участие многие ученые, и в их числе – философы. Например, упоминаемый Плутархом (LXV) киник Онесикрит. Поздняя античная традиция не могла не связать с индийским походом великого учителя Македонского – Аристотеля: как известно, он весьма интересовался политическим устройством разных государств (Афин, Спарты, Карфагена), и вот одно из жизнеописаний философа повествует, что он якобы сопутствовал Александру во всем его походе, также набирался ума-разума у брахманов, а потом все виденное позволило ему описать аж 225 типов государственного устройства. Но ни тот, ни тем более другой (ввиду недостоверности сведений насчет Аристотеля) не станут героями нашего последующего рассказа; но был греческий философ, который, очевидно, не просто побывал в Индии вместе с Александром, но вынес оттуда начатки и на их основе разработал совершенно новое философское течение – античный скептицизм. Речь идет о знаменитом Пирроне из Элиды (ок. 360–275 гг. до н. э.).
Любой учебник по истории философии упоминает о том, что Пиррон побывал вместе с Македонским в Индии, и результатом его бесед с брахманами и гимномофистами и стал скептицизм; это тем более не скрывают и сами индийские философы, если не сказать – гордятся этим (например, Моноронджон Рой). Строго говоря, этот вывод можно сделать лишь косвенно, на основании свидетельства Диогена Лаэртского (IX, 61): «Пиррон Элидский… вначале… был живописцем… потом – слушателем Брисона, сына Стильпона… а потом – Анаксарха, которого сопровождал повсюду, даже при встречах с индийскими гимнософистами и с магами. Отсюда, по-видимому, он и вывел свою достойнейшую философию, утвердив непостижимость и воздержание особого рода (говорит Асканий Абдерский). Он ничего не называл ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым и вообще полагал, что истинно ничто не существует, а людские поступки руководятся лишь законом и обычаем, ибо ничто не есть в большей степени одно, чем другое». Только прибавив сведение того же автора, что «Анаксарх этот был дружен с Александром» (там же, 58), делаем вывод, как и все предшествующие историки философии – что, раз Анаксарх дружил с Македонским, а Пиррон был с Анаксархом при его беседах с персами и индусами, значит, оба они, учитель и ученик, были вместе с Александром в Индии.
Однако, прежде чем искать параллели, следует поговорить о самом античном скепсисе, который, как уже наверняка отметил читатель из сообщения Диогена, вовсе не заключался только лишь в скептическом взгляде на вещи. Бесспорно, присутствовал и он, но определим все же этакую двуединую природу античного скепсиса: это собственно недоверие к авторитетам и сомнение в возможности истинного, объективного познания (грубо говоря, сам скепсис в чистом виде), но также и нравственный вывод о том, что, раз объективное познание невозможно, а от неизбежного не уйдешь, надо жить бесстрастно, как пишет про Пиррона Лаэрций (там же, 62–65, 67–68): «В согласии с этим вел он и жизнь свою, ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям. От опасностей его уберегали (по словам Антигона Каристского) следовавшие за ним друзья. Впрочем, Энесидем говорит, что воздержание от суждений было для него правилом только в философии, в частных же случаях он вовсе не был неосмотрителен… (Он) жил в уединении, лишь изредка показываясь даже домашним: дело в том, что он услышал, как один индиец попрекнул Анаксарха, что нехорошо другого поучать, а самому плясать под царскую дудку… В отечестве своем Пиррону воздавали такой почет, что назначили его верховным жрецом и ради него постановили всех философов освободить от податей. В бездейственности своей он имел многих подражателей; оттого и Тимон пишет
