Индия и греческий мир - Евгений Викторович Старшов

Залечив рану и заодно выстроив еще больше кораблей, царь продолжил сплав по индийским рекам – сначала по Гидраоту, потом – по Акесину (в который впадает Гидраот), и затем уже, дождавшись Пердикки, покорявшего абастанов, и построенных в земле ксатров кораблей – по Инду (в который впадает Акесин). Филиппа он оставил на месте, отдав в его распоряжение фракийцев и лучников и назначив сатрапом земель до слияния Акесина с Индом и поручив основать там город и выстроить верфи. Потом он переправил тяжелую пехоту Кратера и слонов на левый берег Инда – там дорога для них была легче, и заодно надо было подчинить тамошние племена, а сам ударил на племя согдов (так у Арриана; это навевает неправильные аллюзии с Согдианой, поэтому иногда вместо согдов пишут судров или содров); вместе с ними сдались самбасты, о которых Диодор пишет, что города у них управляются народом (XVII, 102, 2), и массаны; Александр основал там город и верфи и назначил сатрапом этих земель Пифона, придав ему 10 000 воинов (февраль 325 г. до н. э.). Далее Македонский вошел во владения Мусикана, прежде полностью игнорировавшего столь великого завоевателя; разумеется, раджа тут же прибыл с подарками и слонами и «признал неправильность своего поведения», за что и был оставлен править далее. Александр пошел на следующего правителя, Оксиана (или Портикана), ведшего себя так же, как прежде Мусикан, взял приступом два города (раджа хотел уж сдаться, но, скажем так, не успел), захватил большую добычу, отданную войску, и слонов. Раджа Самб (Сабба) бежал от страха перед Александром, но за него его царство вместе со столицей Синдиманой и слонами «сдали» родственники, объяснив, что Самб испугался прощенного Александром Мусикана, с которым враждовал. Македонский пошел воевать далее, взял восставший против него по подстрекательству брахманов город, а их самих велел казнить – И. Дройзен делает акцент на том, что тамошнее население и правители находились под сильным влиянием фанатичных жрецов, что и предопределило разжигаемое брахманами упорное сопротивление македонянам.

Впрочем, Плутарх излагает версию, отличную от приводимой Аррианом, и, кажется, уместно привести здесь этот рассказ об индийской мудрости, чтобы немного «разбавить» однообразные военные сводки (LXIV–LXV): «Александр захватил в плен десять гимнософистов из числа тех, что особенно старались склонить Саббу к измене и причинили македонянам немало вреда. Этим людям, которые были известны своим умением давать краткие и меткие ответы, Александр предложил несколько трудных вопросов, объявив, что того, кто даст неверный ответ, он убьет первым, а потом – всех остальных по очереди. Старшему из них он велел быть судьею. Первый гимнософист на вопрос, кого больше – живых или мертвых, ответил, что живых, так как мертвых уже нет. Второй гимнософист на вопрос о том, земля или море взращивает зверей более крупных, ответил, что земля, так как море – это только часть земли. Третьего Александр спросил, какое из животных самое хитрое, и тот сказал, что самое хитрое – то животное, которое человек до сих пор не узнал. Четвертый, которого спросили, из каких побуждений склонял он Саббу к измене, ответил, что он хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер. Пятому был задан вопрос, что было раньше – день или ночь, и тот ответил, что день был на один день раньше, а потом, заметив удивление царя, добавил, что задающий мудреные вопросы неизбежно получит мудреные ответы. Обратившись к шестому, Александр спросил его, как должен человек себя вести, чтобы его любили больше всех, и тот ответил, что наибольшей любви достоин такой человек, который, будучи самым могущественным, не внушает страха. Из трех остальных одного спросили, как может человек превратиться в бога, и софист ответил, что человек превратится в бога, если совершит нечто такое, что невозможно совершить человеку. Другому задали вопрос, что сильнее – жизнь или смерть, и софист сказал, что жизнь сильнее, раз она способна переносить столь великие невзгоды. Последнего софиста Александр спросил, до каких пор следует жить человеку, и тот ответил, что человеку следует жить до тех пор, пока он не сочтет, что умереть лучше, чем жить. Тут царь обратился к судье и велел ему объявить приговор. Когда судья сказал, что они отвечали один хуже другого, царь воскликнул: «Раз ты вынес такое решение, ты умрешь первым». На это софист возразил: «Но тогда ты окажешься лжецом, о царь: ведь ты сказал, что первым убьешь того, кто даст самый плохой ответ». Богато одарив этих гимнософистов, Александр отпустил их, а к самым прославленным, жившим уединенно, вдали от людей, послал Онесикрита, через которого пригласил их к себе. Онесикрит был сам философом из школы киника Диогена. По его словам, Калан принял его сурово и надменно, велел ему снять хитон и вести беседу нагим, так как иначе, дескать, он не станет с ним говорить, будь Онесикрит посланцем даже самого Зевса. Дандамид был гораздо любезнее. Выслушав рассказ Онесикрита о Сократе, Пифагоре и Диогене, он сказал, что эти люди обладали, по-видимому, замечательным дарованием, но слишком уж почитали законы. По другим сведениям, Дандамид произнес только одну фразу: «Чего ради Александр явился сюда, проделав такой огромный путь?» Калана Таксил уговорил явиться к Александру. Этого философа звали, собственно, Сфин, но, так как он приветствовал всех встречных по-индийски – словом «кале», греки прозвали его Калан. Рассказывают, что Калан ясно показал Александру, что представляет собой его царство. Бросив на землю высохшую и затвердевшую шкуру, Калан наступил на ее край, и вся она поднялась вверх. Обходя вокруг шкуры, Калан наступал на нее с краю в разных местах и всякий раз повторялось то же самое. Когда же он встал на середину и крепко прижал ее к земле, вся шкура осталась неподвижной. Этим Калан хотел сказать, что Александр должен утвердиться в середине своего царства и не слишком от нее удаляться».

Калан отправился вместе с царем в Персию (за что его порицали собратья, говоря, что он предпочел земного владыку небесному), и там, как рассказывает тот же автор (LXIX), «Калан, долгое время страдавший болезнью желудка, попросил соорудить для себя костер. Подъехав к костру на коне, он помолился, окропил себя, словно жертвенное животное, и срезал со своей головы клок волос в приношение богам. Затем, взойдя на костер, он попрощался с присутствовавшими македонянами, попросил их и царя провести этот день в веселой попойке и сказал, что царя он вскоре увидит в Вавилоне. Произнеся эти слова, он лег и