Дело лис-оборотней - Хольм Ван Зайчик

Конечно, добросовестного законника казус «Персикового источника» ставил в щекотливое положение. Собственно говоря, танским кодексом было предусмотрено наказание за всевозможное колдовство, и хотя соответствующая статья давным-давно уж не находила применения, она традиционно перепархивала из издания в издание этого основополагающего правового текста[61].

При желании ее можно было вменить виновному именно сейчас; действия Виссариона вполне истолковывались как магия с целью добиться безудержной любви своих трудников, а вдобавок – извлечения из той любви неправедного дохода. «Опять любовь… — думал Богдан. — О, сколь она многолика…» Ему отчаянно не хотелось привлекать Виссариона по этой статье. После короткой внутренней борьбы, внешне никак не проявившейся, он и впрямь решил дать старшим тангутам возможность разобраться с племянником по лисьей линии самим. Их так мало осталось в роду. Двое. Лишать их вновь обретенного младшего родственника и нарушать тем их траур по почившей тетушке было бы нечеловеколюбиво. «Учитель, когда ловил рыбу, удил, но не забрасывал сеть, а когда стрелял птиц, не бил тех, что сидят на земле»[62], — в который раз вспомнилось Богдану.

Шло к десяти утра, когда человекоохранители, сопровождаемые послушниками, отплыли наконец из Кеми на Соловки. Тангуты остались вразумлять Виссариона да помогать по мере сил Большкову.

…В больничный покой Богдан вошел один. Коротко поприветствовав недужных, он сразу прошел к койке мрачного Кипяткова, чуть поклонился ему и без обиняков перешел к делу.

— Преждерожденный Павло Степанович, — сказал минфа, назвав лисоубийцу тем именем, под коим он известен был на Соловках. — С вами хочет поговорить с глазу на глаз отец Киприан.

Тон Богдана был суховат – честный минфа не смог с собою совладать. Проистекавшая из частичного помрачения безрассудная любовь к лисьему племени исчезла в нем со смертью тетушки-лисы, но обычное, сообразное сострадание к убиенным никуда не делось.

Кипятков вздрогнул.

— Вы не возражаете? — спросил Богдан, глядя Кипяткову в глаза.

Тот помолчал, а потом, видно все поняв, тихо сказал:

— Нет…

И тогда дюжие Борис и Арсений, чутко дожидавшиеся за дверью, по знаку Богдана вошли в покой и взялись за ручки ложа Кипяткова с двух сторон. Играючи подняли и под любопытными и несколько удивленными взорами болящих понесли наружу. В одном из пустовавших покоев уже ждали архимандрит и Баг.

Некоторое время никто не решался начать разговор. Беспомощно распростертый на своем одре загипсованный Кипятков тоже молчал, лишь переводя взгляд с одного из присутствовавших на другого; настоятель, как у него водилось в минуты раздраженного напряжения, ходил из угла в угол, метя рясою пол; Баг присел на одну из незастеленных, по случаю отсутствия недужных, коек и время от времени оглаживал скрытый в рукаве халата футлярчик с сигарами, несколько маясь от желания закурить, но не решаясь сделать это в больнице да еще и в присутствии архимандрита; Богдан, прислонившись к подоконнику, полустоял-полусидел: стоять не было сил, сидеть не позволяло волнение.

— Почто осквернил светлый остров сей пролитием крови? — наконец спросил отец Киприан. Голос его был глухим и чуть хрипловатым от сдерживаемого гнева.

Сидящий в постели начальник отдела жизнеусилительных зелий мгновение словно бы не понимал вопроса. Потом его губы дрогнули – но он так и не нашелся что ответить. Лишь опустил глаза и понурился.

— Несообразно, подданный Кипятков, — очень ровно проговорил Баг.

Тот лишь вздрогнул, услышав свою настоящую фамилию.

Потом все же поднял голову и, пылая глазами, воззрился на владыку.

— Это же животные! — крикнул он. — Оборотни! Твари!!

— Все мы твари Господни, — сурово ответил отец Киприан, — ибо Он в неизреченной милости Своей всех нас сотворил. И коли Он сотворил лис этих таковыми, что они могут для плотской любви или справедливого воздания дурным подданным хоть на краткое время становиться людьми, — стало быть, хотел, чтобы мы относились к ним, хотя бы отчасти, как к людям.

— Расскажите, как все это случилось с вами, — попросил Богдан. — Беседа наша пока неформальная, и мы не будем требовать от вас признать себя заблуждением… Мы просто хотим понять. Там видно будет.

Кипятков чуть пожал плечами.

— Что тут рассказывать… Вы, я гляжу, сами все знаете. Пять лет назад я приплыл сюда впервые. Честно приплыл с коротким паломничеством, с целью сообразных молений… но под нынешним своим именем – Заговников. Так получилось. Когда я вырываюсь из столицы, от работы, то хочу, чтобы никто и никак не мог меня найти и обеспокоить… А родом я действительно с Кубани, там моя родня, это фамилия моей бабушки по женской линии – Заговникова… И на третью же ночь ко мне явилась… — его передернуло от отвращения. — Я остался холоден к ее мерзким чарам, но… вернувшись в Александрию, ощутил, встретившись с любимым человеком, необычайный прилив сил. Это меня, как жизнезнатца, заинтересовало. Крайне заинтересовало. Не секрет, что некоторые наши подданные и множество людей за рубежами Ордуси испытывают затруднения относительно достижения Великой радости, и я, будучи лекарем и лекарственником, занятым в производстве жизнеусилителей, сразу понял, какие тут открываются горизонты. Помочь людям в таком деликатном и важном деле… Это же… это… На следующий год я приплыл сюда уже со специальной целью, снабдившись потребными научными снастями, и опять назвался Заговниковым, потому что ведь кто-то из отцов или постоянных паломников меня мог запомнить, да и в учетных листах монастыря осталась эта фамилия…

— Взять на время иное имя, если это не делается с тем, чтоб замести следы преступления, — деяние не наказуемое, — сказал Баг. — Не останавливайтесь на незначащих подробностях, подданный.

Кипятков перевел на него пристальный взгляд.

— Судя по речи, вы из Внешней охраны? — спросил он.

— Имею честь быть ланчжуном упомянутого Управления, — ответил Баг.

Кипятков чуть заметно покивал, потом повернулся к Богдану:

— А вы? Неужто и впрямь с самого начала?..

— Нет, — качнул головою Богдан. — Случайность.

— Я знал, что раньше или позже все может выплыть, потому и убивал за сезон не более четырех лисиц… кто-то да обратил бы внимание на мои ежегодные приезды, а спрятать трупы лисиц получалось не всегда – то мимо проходит кто-то, то… — он не закончил и лишь вяло шевельнул в воздухе ладонью. — Но не думал, что так быстро.

— Почему вы не действовали сообразным порядком? — спросил Баг. — Ведь против ваших лекарственных целей вряд ли стали бы возражать казенные учреждения…

— Потому что монастырь, — с тихим отчаянием произнес Кипятков. — Заниматься здесь забоем животины мне не разрешили бы ни в коем случае. А выманить лис на большую землю не представлялось возможным… да и тайна, с помощью которой я надеялся обогатить Лекарственный дом Брылястова, почти наверняка выплыла бы наружу.

— Лекарственный дом – и себя, — с укоризной подал голос Богдан.

— Да, и себя! — с вызовом выкрикнул Кипятков. — Не вижу в том ничего зазорного! Лишь полный дуцзи[63] не использовал бы такой случай! Это же золотое дно!

Отец Киприан прервал свое мерное хождение.

— Сладчайший Григорий Палама учил: «И Исаак был богат, но чрез боголюбие, милосердие и странноприимство не токмо сам получил спасение, но сделался и местом спасаемых», — проговорил он. — Не в золотом дне дело.

И вновь принялся мерить покой невидимыми под рясою шагами.

Некоторое время все молчали. Потом Баг сказал:

— Продолжайте, пожалуйста.

— Изысканиями я установил, что возбудительный состав производится в лисьих надпочечниках, а затем быстро поступает в кровь и через оную – в слюну, каковую лисица и впрыскивает затем при поцелуе, — заговорил Кипятков. — Я предположил, что вытяжка из надпочечников и должна послужить искомым лекарственным зельем… так и случилось. Лекарство прошло все положенные испытания! Единственное, чего я не сказал чиновникам, — это то, что годятся тут надпочечники совсем даже не любой лисы. Только лис-оборотней, обнаруженных мною здесь… на земле, между прочим, вашего светлого острова, владыка! Я же ваш остров от оборотней чистил попутно!

— Ну-ну, — сказал архимандрит. — Некоторые литераторы тоже повадились одно время Иудин грех в подвиг возводить. Мол, если бы не предательство, Христа Бога нашего не распяли б и Он бы не прославился, — так слава Иуде, вот истинный герой… Оставим это. Лучше уж оставим. Не то я, не ровен час, разгневаюсь…

— Оставим, — покорно кивнул Кипятков; перед перспективой такого поворота он сразу стушевался. — Но что мне светские власти могут вменить в вину, вот чего я не понимаю? Недозволенную охоту на лис? — он издевательски оскалился, глянув на Бага.