Диана де Пуатье - Филипп Эрланже

А тогда Екатерина проглотила эту новую обиду, не поперхнувшись, не изменившись в лице. Диана решила, что такая бесстрастность достойна вознаграждения и что нужно окончательно укрепить положение этой королевы-служанки. Как можно было быть уверенной в том, что хрупкое здоровье детей и пылкие влюбленности Генриха не преподнесут ей какой-нибудь сюрприз? Итак, флорентийке предназначалась честь, выпавшая на долю немногим ее предшественницам, которой в дальнейшем была удостоена только Мария Медичи: речь шла о коронации.

Церемония состоялась в Сен-Дени 10 июня 1549 года. Объяснила ли она, наконец, миру, кто действительно являлся значительной фигурой? Показала ли то превосходство, которым обладала супруга Христианнейшего короля, мать дофина Франции? Ничуть. Герцогиня де Валентинуа шествовала в одном ряду с принцессами крови, одетая так же, как и королева, — в парадное платье в античном стиле и средневековую мантию из горностая. Именно она заняла место на большой трибуне рядом с Его Величеством. Во время приношения именно она держала свечу, а ее дочь, супруга герцога Майеннского, вино, в то время как ее другая дочь, герцогиня Бульонская, занималась сбором приношений.

Более того: чтобы королева могла освободиться от тяжести короны, в церемониале было предусмотрено, что в какой-то момент этот массивный золотой предмет, усыпанный драгоценными камнями, нужно было снять с головы августейшей персоны и положить на подушечку. Госпожа Майеннская, удостоенная чести выполнить этот акт, взяла и совершенно естественным образом положила символ королевской власти к ногам своей матери.

Корона под охраной фаворитки! В святейшем соборе! Генрих был настолько набожен, что воздерживался от конных прогулок в воскресенье. «Его Величество не пренебрегает исполнением всех требований религии, — писал Контарини. — Он ходит на мессу каждый день, в праздничные дни слушает вечерню и в разное время года участвует в религиозных процессиях…» Какую сделку этот совестливый король совершил с Небом, чтобы сделать законной свою супружескую измену и, в некотором роде, освятить ее перед Богом? Даже сам Людовик XIV не дерзнул пойти на это.

Церковь, на самом деле, была более покладистой по отношению к принцам в XVI, чем в XVII веке. Кардинал Дю Белле, когда в Риме проходили торжества по поводу рождения одного из королевских детей, порадовал своих гостей зрелищем шествия нимф:

«У главной из них, самой статной и высокой, представлявшей Диану, надо лбом сверкал серебряный месяц, белокурые волосы были рассыпаны по плечам, а на голове вплетены в лавровый венок, унизанный розами, фиалками и другими прекрасными цветами».136

Эта терпимость к подобным преступным нравам никоим образом не распространялась на вопросы доктрины, и Диана, вероятно, считала, что смоет с себя пятно греха, став еще более непреклонной противницей приспешников Кальвина.

Сейчас рассматриваемая нами эпоха поражает прежде всего тем, что она позволяла сосуществовать роскоши и мучениям, ужасам и красоте. Кажется, что в то время крики жертв постоянно вторили смеху придворных, а блеск праздников смешивался с полыханием костров.

Летом 1549 года король, наконец, милостиво простил жителей Бордо, но преследователи протестантов все так же продолжали свирепствовать. Дело было не в том, что Генрих уже выработал свою политическую позицию при решении этой проблемы, или что он против своей воли, как и его отец, уступил требованиям государственной необходимости. Искренне удивлявшийся заблуждению протестантов, «он считал ересь злом одной страны, индивидуальным и, так сказать, традиционным, сходным с преступлениями против общего права».137 Ненависть какого-нибудь человека к Лютеру и Кальвину он не считал достаточным поводом для снисходительного к нему отношения. Фанатизм кардинала Турнонского не уберег его от немилости Генриха, который ненавидел этого министра. Более того: тех, на чьих плечах лежала ответственность за истребление вальденсов, губернатора Прованса, Гриньяна, и президента парламента д'Оппеда, под этим предлогом одного — лишили должности, а другого — отправили в тюрьму.

Тем временем Реформация проникала во все слои общества. Вслед за философами, поэтами и теологами простые люди становились страстными последователями идей протестантизма. Кальвинисты появлялись везде: во дворцах, в лавках, в деревнях. Один из них нашелся даже среди работников портного Его Величества. Кардинал де Гиз, рассказав об этом Диане, подсказал ей внушить королю мысль о богословском споре, который позволил бы ему возглавить кампанию по спасению этой заблудшей души.

Мадам с восторгом восприняла идею сыграть роль одной из церковных настоятельниц, а Генрих — превратиться в Святого Людовика.

Итак, в присутствии государя и герцогини работник предстал перед ученым собранием, которому не удалось ни на мгновение привести его в замешательство. Не забывая выражать свое глубокое почтение и уважение, он отвергал все приводимые доводы. Вмешалась Диана. Тогда портной вспомнил о библейских пророках:

— Мадам, — не спеша сказал он, — довольствуйтесь тем, что Вы заразили Францию Вашим бесчестием и Вашей непристойностью, и не вмешивайтесь в разговоры о Боге.

Король, задетый за живое, вскричал, как будто от непереносимой боли, и поклялся, что еретика сожгут на его глазах.

Пятого июля 1549 года состоялась одна из самых крупных казней за все правление Генриха: пять протестантов были сожжены, трое повешены.

Генрих там был и смотрел, как пламя пожирало этих непостижимых людей. Несчастный работник, «неподвижный и как будто бесчувственный к своей муке, устремил на него свой взгляд налитых кровью глаз, суровых, как приговор свыше». Король ужаснулся, почувствовал себя плохо. Затем он сказал, что никогда больше не будет присутствовать при подобном зрелище.

Тем не менее в сердце его ничего не шевельнулось. Более того: Оппед, палач вальденсов, был помилован и вернулся на свое место в Парламенте.

Отныне Диана воспылала настоящей яростью к приверженцам Реформации, с которой Угрюмый красавец стал бороться, подобно свирепому чудовищу, не только ради спасения душ французов и мира в государстве, но и ради своей дамы.

От ревности к войне

Папа Павел III умер 10 ноября 1549 года от отчаяния, в которое его привело предательство внука Октавия Фарнезе, ставшего союзником и зятем императора.138 Это происшествие, вновь заставившее противоборствующие стороны христианского мира разрешать свои противоречия огнем и мечом, в первую очередь, вызвало окончательный разлад между Монморанси и кланом Гизов.

Чьим другом станет новый понтифик, Цезаря или Христианнейшего короля? Равновесие сил зависело также и от многих других вещей, от наиболее важных до самых незначительных.

С политической точки зрения, Франция могла опираться на старого кардинала Жана Лотарингского и, в особенности, на кардинала Феррарского, брата герцога. Франциск Лотарингский приходился племянником и тому, и другому.139 Эта ситуация привела коннетабля в ужас. Несмотря на свое могущество, он не смог бы долго противостоять соперникам, которые стали бы приближенными как Его Святейшества, так и дофины, чье шотландское влияние распространялось и на Рим.

Монморанси дал французским кардиналам четкие указания поторопить выборы и отдать свои голоса противнику кардинала Феррарского, то есть одному из сторонников императора. Желания его осуществились. На конклаве, продлившемся шестьдесят пять дней, было решено вручить тиару кардиналу Дель Монте, который стал Папой Юлием III, Можно себе представить, в какой ярости были Гизы и насколько жестоко они поклялись отомстить.

По возвращении во Францию Жан Лотарингский умер от горя. С его кончиной освободились огромные бенефиции, епархии, аббатства, настоящие княжества. Монморанси тут же объяснил королю, что отдать эти земли молодому архиепископу Реймскому, увеличив тем самым его и без того значительное могущество, было бы опасным и неосмотрительным поступком. Генрих согласился, но это не ускользнуло от бдительного ока Дианы. Она не могла позволить, чтобы ее наперсник, ее советник, ее сообщник, ее очаровательный товарищ понес ущерб. Оказавшись перед выбором между своей любовницей и своим наставником, несчастный король поступил, как слабый человек: он втайне, в комнате у фаворитки подписал Карлу де Гизу дарственную. Когда коннетаблю стало об этом известно, было уже поздно что-либо предпринимать. Карлу, превратившемуся в кардинала Лотарингского, досталась большая часть этой необыкновенной добычи, благодаря которой однажды он станет практически главным епископом Франции. Уже тогда к нему перешли восемь крупных религиозных центров, в том числе три архиепископства: Реймс, Лион, Нарбонн, Валансьен, Альби, Ажен, Люсон, Нант. Эти неиссякаемые источники несметных богатств и подготовили крах королевской власти.