Медная пуговица - Лев Овалов

— Софья Викентьевна сообщила мне, что вы уезжаете, господин профессор, — сказал я. — Мне не совсем только понятно, кто же теперь будет опекать валькирий в их стремительном полете на Восток?

— Ах, милый Август! — сентиментально ответил Гренер. — Ветер истории несет нас не туда, где нам приятнее, а где мы полезнее.

Мне почему-то вдруг вспомнился Гесс, один из самых верных соратников Гитлера, которого ветер истории занес в Англию…

Я посмотрел на него оценивающим взглядом и вдруг заметил, как он с мальчишеским торжеством смотрит на меня поверх своей чашки. Старый журавль воображал, что отнял у меня Янковскую, и светился самодовольством.

— Да, дорогой Август, — не смог он сдержаться, — все позволено в любви и на войне.

— Что ж, желаю вам счастья, — сказал я. — Как же это вас отпускают?

— Да, отпускают, — многозначительно заявил Гренер. — Я улечу в Испанию, потом в Португалию, и уже оттуда за океан.

— Мы получим там все, — подтвердила Янковская. — Нельзя увлекаться сегодняшним днем. Предоставим войну юношам. Работу профессора Гренера нельзя подвергать риску. За океаном у него будут лаборатории, больницы, животные…

— Но позвольте, — сказал я, — заокеанская держава находится с Германией в состоянии войны!

— Не будьте мальчиком, — остановила меня Янковская. — Воюют солдаты, для ученых не существует границ.

— И вас там примут? — спросил я.

— Меня там ждут, — ответил Гренер.

— Мы не знаем, как это еще будет оформлено, — добавила Янковская. — Объявят ли профессора Гренера политическим эмигрантом или до окончания войны вообще не будет известно о его появлении, но, по существу, вопрос этот решен.

Я посмотрел на Гренера, во всем его облике было что-то не только птичье, но и крысиное, взгляд его голубоватых бесцветных глаз был зорким и плотоядным.

— Когда же вы собираетесь уезжать? — спросил я.

— Недели через две-три, — сказала Янковская. — Не позже.

— Но ведь перебраться не так просто, — заметил я. — Это ведь не уложить чемодан: у профессора Гренера лаборатории, сотрудники, библиотека…

— Все предусмотрено, — самодовольно произнес Гренер. — За океаном я получу целый институт. А что касается сотрудников, за ними дело не станет.

Но меня тревожил и другой вопрос, хотя он не имел прямого отношения к моим делам.

— А что будет… с детьми?

Все последние дни меня не оставляла мысль о детях, находившихся на даче Гренера.

— С какими детьми? — удивился было Гренер и тут же догадался: — Ах, с детьми… О них позаботится наша гражданская администрация, — равнодушно ответил он. — Они будут возвращены туда, откуда были взяты. В конце концов, я не брал по отношению к ним никаких обязательств.

Я промолчал. Было вполне понятно, какая участь ждет этих детей.

— Может быть, вы еще передумаете и останетесь? — спросил я, хотя было совершенно очевидно, что все уже твердо решено.

— Увы! — высокопарно, как он очень любил, ответил Гренер. — Муза истории влечет меня за океан.

— Увы! — повторила за ним Янковская, хотя каждый из них вкладывал в это междометие разное содержание. — Мы не принадлежим себе.

— Да, отныне вы будете полностью принадлежать заокеанской державе, — сказал я. — Мне только непонятно, чем это будет способствовать величию Германии.

Гренер пожал плечами.

— Наука не имеет границ… — Он посмотрел на часы и встал. — Моя дорогая…

Янковская тоже поднялась.

— Идите! — небрежно приказала она будущему супругу. — Я вас сейчас догоню!

Гренер церемонно со мной раскланялся, я проводил его до дверей.

— Так внезапно? — обратился я к Янковской, когда мы остались один. — Что это значит?

— Ах, Андрей Семенович, я загадывала иначе, — грустно ответила она. — Увы! Я ведь знаю, как много вы работали в последнее время. Для кого, вы думаете, старается Польман? Почему он вас щадил? Как только вы передадите свою сеть, вас отправят обратно в Россию. А я — я устала уже рисковать…

Она протянула мне руку, и я задержал ее пальцы.

— Мы еще увидимся? — спросил я.

— Конечно!

— Вы у меня в долгу, — упрекнул я ее. — Вы не открыли мне всех тайн, связанных с нашим знакомством.

— Вы их узнаете, — пообещала она. — Это еще не последний наш разговор.

Она задумчиво посмотрела на меня:

— Поцеловать вас? Я покачал головой.

Она вырвала свою руку из моей:

— Как хотите…

Она переступила порог и, не дав мне выйти на лестницу, резким толчком захлопнула за собой дверь.

Не успел я вернуться в столовую, как передо мной появился Железнов.

— Что это все значит? — нетерпеливо спросил он.

— Очередная лирическая сцена, — пошутил я. — Госпожа Янковская в одной из многочисленных ролей своего репертуара!

— Марта сказала, что они уезжают?

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Господина Гренера сманили за океан жареным пирогом!

— Каким еще там пирогом? — с досадой отозвался Железнов. — Сейчас не время шутить.

— А я не шучу. Повторяется старая история. Совесть можно продать лишь один раз, а затем сколько ни одолжаться, придется рассчитываться.

Действительно, подумал я, куда делись все патриотические речи Гренера, как только он услышал хозяйский оклик?!

Но Железнов не склонен был заниматься отвлеченными рассуждениями.

— Неужели ты не понимаешь, как осложнится твое положение после отъезда Янковской? — с упреком сказал он. — Оберегая себя, она в какой-то степени вынуждена была оберегать и тебя. Ты был ширмой, за которой ей удобно было прятаться. Один ты вряд ли сможешь нейтрализовать Польмана и попадешься как кур в ощип…

— Мне кажется, ты сгущаешь краски. В конце концов я могу рискнуть…

— Мы можем рисковать собой, но не вправе рисковать делом! — резко оборвал меня Железнов. — Свое поручение ты, можно сказать, выполнил. Мы обязаны спасти тебя, но, признаться, очень жаль детей. Их тоже хотелось бы спасти. А кроме того, есть, кажется, еще одно немаловажное обстоятельство, которое может ускорить твое возвращение домой.

— Что же ты собираешься делать? — спросил я.

— Говорить с Прониным, — ответил он. — На этот раз он очень-очень нам нужен!

17. «У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ…»

Через день или два после визита Янковской и Гренера в тех кругах Риги, где волею судеб и своего начальства пришлось мне вращаться весь последний год, заговорили о предстоящем отъезде профессора в Испанию. Его научные исследования, которые он не прекращал, даже находясь, как выражался он сам, на аванпостах германского духа, вступили в такую фазу, что потребовали всех сил ученого. Поэтому он решил на некоторое время уехать в далекую от войны страну, которая на самом деле являлась как бы испытательным полигоном для ученых гитлеровского рейха. Такова была официальная версия. А неофициально в Риге, посмеиваясь, говорили, что просто-напросто Гренер решил провести свой медовый месяц в Мадриде.

Истину знали немногие, знали, разумеется, в Берлине и два-три человека в Риге, мне о ней стало известно только в силу особых отношений, сложившихся между мной и Янковской.

Что касается Железнова, он был озабочен предстоящим отъездом новоиспеченной четы, по-моему, больше самого Гренера.

— В связи с этим отъездом ухудшается ваше положение, — говорил мне Железнов, — и очень хотелось бы как-нибудь помочь ребятишкам…

Железнов находился на опаснейшей работе, приходилось все время думать, как бы сохранить на плечах собственную голову, но этот удивительный человек меньше всего думал о себе.

— Пронин встретится сегодня с нами, — сказал мне через несколько дней Железнов. — Не уходите никуда, я слетаю в одно местечко…

Он исчез и сравнительно скоро явился обратно.

— Знаете Промышленную улицу? — спросил он меня. — По-латышски называется Рупниецибас. Запомните: Рупниецибас, дом 7, квартира 14.

— А что дальше? — спросил я.

— Сейчас запоминайте, а завтра забудьте. Ровно через час приходите по этому адресу. «Руслан и Людмилу» проходили в школе?

— Разумеется…

— Начало помните? — спросил Железнов.

— Там, кажется, посвящение есть, — неуверенно произнес я. — Посвящения не помню.

— Нет-нет! — нетерпеливо перебил меня Железнов. — То, что в школе учили: «У лукоморья дуб зеленый…»?

— «… Златая цепь на дубе том…»?

— Вот и хорошо! — облегченно сказал Железнов. — А то сейчас было бы некогда заучивать стихи. Я уже условился. Вы позвоните и скажете первую строку, вам ответят второй, дальше вы — третью, вам — четвертую, вы — пятую, а вам… Понятно?

— Понятно, — ответил я.

— Вот и ладно, — сказал он. — Помните: ровно через час! А я побегу…

И он опять исчез.

Ровно через час я поднимался по тихой и чистой лестнице дома № 7, а спустя минуту стоял у дверей квартиры № 14 и нажимал кнопку звонка.