Между Явью и Навью - Мазин Александр Владимирович

Ратгой почувствовал, как он опускает меч, зато другой «меч» бесстыдно поднялся и окреп.

– Иди ко мне, мой герой. Нам будет сладко, как не было никогда. Так сладко, что и умереть не жалко. Иди же!

Она присела у берега, бесстыдно раскинув ноги. Более не в силах сопротивляться, гридень сделал неуверенный шаг в сторону вожделенной девы. Ее губы, алые как кровь, ее немигающие, подернутые жуткой зеленью пожара глаза с кошачьей полоской зрачка вдруг стали большими-большими, затмив собой небо, землю и звезды.

Тяжелый удар сшиб с ног, выбив из дурмана. Ничего не понимающий, он покатился по слизкой грязи, но его подхватили чьи-то крепкие руки. В самое ухо дохнул знакомый голос:

– Тише! Эк тебя скрючило. Сдурел без бабы-то? Да стой ты!

Его встряхнули как котенка. Усатое лицо всплыло в поле зрения – он этого человека знал и даже уважал и любил, но никак не мог вспомнить, кто это.

– Пусти! – слабо потребовал он. – Пусти к ней! Может, в беду попала? Надо помочь. Она ведь меня так ждала, так ждала!

– Ага, ждала, как же. – Усатый крепыш оттолкнул его, так что Ратгой обидно сел на задницу, а затем гнилой веткой швырнул прямо в прекрасное лицо девы. – Прочь пошла, шалашовка болотная! С ребятенком я, видишь? Он от голой сиськи голову теряет напрочь, только мычать может.

На груди мужика раскачивался светящийся мертвенным голубоватым светом медальон, при взгляде на который Ратгой почувствовал, как загудела голова, да так, что он не удержал стона. Деву свечение ослепило, и, не желая его терпеть, она отвернула свою прекрасную голову.

– Поднимайся! – рявкнул мужик.

– Не могу, – прохрипел Ратгой.

– Вставай, язви тебя черти! – рыкнул мучитель и дал зубодробительную пощечину. – Вот тебе гостинец, угощайся. А вот еще!

– Хватит, дядько Лисослав! – вырвалось после очередной.

– Ну вот, другое дело, – обрадованно откликнулся Лис. – Бегом – к остальным! Слышишь, плеск какой?

– Не уходи, мой герой! Рабой твоей буду, только не уходи! – взмолилась нежить, понимая, что добыча ускользает. – Сруби ты этому старому пню башку и ступай ко мне! Мы будем счастливы. Вечно!

– Лиса! – рыкнул боярин, толчками гоня перед собой квелого гридня. – Куси тварь!

В ночном воздухе свистнуло – прекрасная дева, дрогнув, пала, ткнувшись царственно-красивой головой в берег болотного островка: из каждого глаза у нее торчало по стреле. Вздрогнуло и оборвалось в груди у молодого витязя, его скрючило и вырвало желчью. Он бы упал, но Лис заботливо поддержал.

– Так, парень, так. Уже лучше и проще.

– Срань! – Ратгой обрел дар речи. Его мутило, но далеко не так, как минуту назад. – Дерьмо!

– Еще бы! – участливо подтвердил десятник. – Ужинал бы сегодня болотный Нечистый твоей молодой печенкой.

На груди пыхнул холодом медальон. Со стороны берега раздались многочисленные вопли и шипение – оглянувшись через плечо, Лис увидел не менее десятка болотниц, схожих с убитой. Больше не пряча своего нечистого естества, они выли и рыдали над сраженной, скаля длинные рыбьи зубы, и сыпали рыгочущие, квакающие, но вполне различимые проклятия.

– Медальон! Пророчество! – слышалось вслед. – Рви-и!

– Лиса! Куси! В душу мать – ишь как припекло стервам!

Засвистели стрелы: рядом с первой легли еще трое, прежде чем остальные с громким плеском ушли в болотный туман, махнув на прощание мускулистыми сомьими хвостами.

Пологий склон вершины острова поднимался длинным языком над его частью – именно в эту естественную выбоину втерлась гридь, построившись для боя. В верхней точке, над ними, на косе горел яркий костер, у которого осталась лишь степнячка с несколькими колчанами стрел. Остальные, прикрытые естественными складками суши с флангов и тыла, выстроили стену щитов. Десятник силой втащил ослабевшего гридня внутрь строя.

– Кажись, всё? – предположил Барсук, прислушиваясь к отдаленным воплям болотниц. – Ушли? Ратка! Чуть не пропало бабино трепало?

– Пошел ты, – отмахнулся от гогочущего друга Ратмир. – Меня даже нечистые бабы любят, в отличие от иных.

– Что ты имеешь в виду? – насупился гридь.

– Сидит белка на суку, кажет дырку барсуку: «Накось-выкусь, барсучок, – хрен запрыгнешь на сучок!»

Глаза Бразда подернулись дурной кровью, а кулаки сжались, но десятник опередил расправу.

– А ну к такой-то матери, заткнись, придурь! Срамоту вспомнил? Нашел чем гордиться? Сколько говорить: Тьма всегда лжет?! Так какого рожна?

– Сам не понимаю.

– Не понимает он, – проворчал Ратмир, из мрачной темени впадины. – Срамота, да и только! С каких пор в Турове ратный пояс раздают таким глупым щенкам, как вы?

– Ну не все ж старикам службу ладить?

– Так-то ты ее ладишь? А потом бегай, десятский, спасай? Баба нужна дома, чтоб любила и ждала. Дома! Не блукать по блудницам. Оттого уд сохнет и душа чернит!

– Прости, старшой, – повинился молодой гридь. – Не знаю, как вышло, – захотел глянуть, а она возьми и покажи мне всякое.

– А ты и буркала в стыдобу влупил? – покачал головой десятник. – В следующий раз меня рядом может и не быть. Иди к костру, дурень. Бразд – с ним.

Могучий гридень коротко ткнул кулачищем Ратгою под дых, отчего того скрючило и он непременно б упал, но Барсук сам заботливо поддержал ослабевшего за плечи.

– Забыли? – осведомился молодой богатырь.

– Забыли, – откашлявшись, подтвердил Ратгой. – Прости, братка.

– Тихо! – Лис властно поднял руку, прислушиваясь.

В ночной тиши звенели комары, уже успевшие к весне проснуться и проголодаться по кровушке.

– Вроде тихо? – непонимающе пожал плечами Ратмир.

– А где твои? – Боярин окинул взглядом собравшихся – троих из компании Ратмира не было, лишь отрок робко жался, прикрывшись щитом. Ратмир пожал плечами:

– За хворостом ушли.

Медальон на груди Лисослава вновь мелодично и протяжно загудел, осветив полумрак впадины призрачным светом.

– Кажись, не все, – покачал головой десятник.

– Болотницы обиделись? – предположил Ратгой. – Они, конечно, нежить, но все ж бабы. Могут.

– Дурень! Много ты разбираешься? – Десятник досадливо скривился. – Лиса! Две с огнем – в кромку берега!

Две стрелы с подожженной паклей юркнули в сторону берега.

– Ох, мать! – просипел Лис. – Еще! Поджигай ветвь!

То, что он увидел, на мгновение заставило желудок по-недоброму ухнуть к ногам, а сердце подпрыгнуть к горлу. Подожженная ветвь, брошенная не по-женски сильной рукой, наконец осветила самую кромку берега на достаточное время, чтобы увидели все.

– Стена щитов! Быстро! – крикнул десятник.

Мгновение – и земляную выбоину перегородил правильный строй гридней, наставя копья во мрак. Словно страшный сон, словно дурное видение, словно выдумка больного разума, жуткие видом, странные существа медленно ковыляли от берега к ним. Их было сложно назвать людьми, хотя, без сомнений, судя по рванине одежды, когда-то они ими были. Они скорее походили на поломанных, неуклюжих кукол, разбухших и покалеченных, с изгрызенной плотью, без страха бредущих к стене щитов. Да они и не могли знать, что такое страх – поднятые чужой волей, они просто шли туда, куда указывал хозяин, готовые разорвать в клочья каждое живое существо, оказавшееся у них на пути. Яркий свет костра тварям тьмы не нравился – они хрипели и выли, закрываясь клешнями-отростками, но упрямо шли вперед.

– Дер-рьмо! – просипел Ратмир и глянул на Лисослава. – Надеюсь, успели помолиться? Потому что, видать, сегодня будем пить пиво на другом Свете. Со Святославом за одним столом.

Опытные воины, не раз и не два бывавшие в жарких сечах и сшибках, стушевались, неверяще уставившись на наползающее полчище. Даже десятник пришибленно замер: на глаз тварей было никак не меньше сотни.

– Осподи! Спаси и сохрани. Вручаю в руки Твои душу свою, а тело…

– Прекратить! – рыкнул очнувшийся Лис. – Никто не смеет умирать, пока не позволю! Лиса! Найди шептунью, что их подняла! Гридь – к бою! Не страшно! Второй ряд – бей! Первый ряд – бей!