Между Явью и Навью - Мазин Александр Владимирович

Ратша вновь задумался. Бревно ощутимо дрогнуло под ногами от чьего-то прикосновения в мутной воде – нужно было торопиться!

– Мы идем, Ратша. Мое слово крепко – отсчет до дюжины. Коли не согласитесь – бьем.

– Да сбросим это сучьё в болото! – не выдержав напряжения, проорал стоящий слева от Ратмира ратник – пегий, молодой и костистый.

– Замолчь! – рыкнул предводитель. – Такому витязю, как Лис, на рати таких, как ты, с дюжину надо, чтоб вспотел. Полсотни – чтоб притомился. Дурак! Эй, Лис?! Сдаемся. Сброю оставишь, коль поклянусь?

– Коли баловать не будете – оставим, – степенно пообещал десятник. – Ну как, клянешься?

Ратмир поднял руку, чтобы все видели:

– Даю слово, что никто из моих – и я сам – не будут злоумышлять против десятка боярина Лиса ничего худого на болоте.

– …и не будете пытаться сбежать!

– И не будем пытаться сбежать. А против нежити, коль будет нужда, – стоять заодно.

– Добро. – Лис расплылся в улыбке.

– Мог бы своей степнячке сказать, чтоб лук не убирала, – проворчал Ратмир, – совсем меня ни во что не ставишь?

– Считай, что она утыкала стрелами всю твою морду! Стало лучше?

– И да и нет. Здравствуй, боярин!

Северяне расступились, давая дорогу гридням, и чужой боярин шагнул навстречу туровскому боярину, крепко обняв за плечи.

На окружающее болото опустился бесцветный, блеклый сумрак, а осмелевший туман расправил невесомые щупальца. От вечернего холода начинает бить стыдная дрожь, и потому десятник поспешил к огню. Для удвоившегося числа людей одного костра было мало. Каждый гридень нес с собой небольшой запас сухих дров, но люди разбрелись по островку, собирая хворост и сухостой для ночного тепла, пока два предводителя присели у костра. Лис с любопытством и удивлением рассматривал людей Ратши – трое на воинов были похожи разве что очень отдаленно: костистые лица, впалые щеки, широкий, почти от уха до уха, рот, латаные холщовые штаны и рубахи.

– Интересная дружина у тебя, брат боярин, – заметил Лисослав.

– Какая уж была, – кивнул старый воин. – Иногда выбирать – не след.

– Витязи перевелись? И нежити не боялся с ними?

– Что, сильно заедает в последнее время?

– Поедом ест, – отмахнулся десятник, сняв сапоги и протянув голые ступни к языкам пламени. На болотах ноги – первое дело. – Не с людьми воюем ныне, а с нежитью. На прошлой неделе – волколака брали, на позапрошлой – четыре дюжины мертвяков и шептунью угомонили. Еще раньше – русалок на речке.

– Дурные времена, – кивнул боевой товарищ.

– Так как ты тут оказался? – не дал себя увести в сторону десятник. – На болоте с десятком боязно, а ты – и с какими-то оборванцами?

– Нужда заставит – и не на такое пойдешь. Заблукал здесь совсем, а эти – вызвались вывести.

– Так бывает, – подтвердил Лис. – И все ж тебе, боярину, кто ты ныне? Сотский?

– Сотский, – подтвердил Ратмир.

– …целому сотскому бродить по болоту, в компании какой-то рвани – несолидно. Что скажешь?

– Скажу, что сие – не твоего ума дела, брат-боярин, – с вежливой улыбкой новгородец помешал варево в котелке.

– Ты не увиливай! – хохотнул Лис. – Чай я ж не дурак. Ты послом от княгини? Не топорщись – ужель надо быть семи пядей во лбу, чтоб о таком догадаться? Пришел с одним отроком – потому что местные такое условие поставили?

– Сказочник ты, боярин, – всегда таким был, – не глядя в глаза, ответил Ратмир. – Может, потому тебя в дружину к Черномору выбрали?

Он ложкой указал на серебряный амулет.

– Не веришь в Пророчество?

– Не верю, – отрезал новгородец. – Ни разу не зрел, чтоб жизнь к лучшему менялась. Всегда только хуже. И здесь так.

– Потому, поди, медальон тебя и не выбрал?

– А я и не пытался, хоть и зрел гонца Мстислава. Он нам – ворог, да и пустое это. Две седмицы до срока? На кой черт ты куда-то поперся?

– Вот и жрец мне сказал, когда услышал, что сначала доделаю княжью службу, – опустил глаза Лис. – Говорит: «Не ходи ты в топи. Ты в Киеве нам полезен будешь для особой дружины. Да и тучи кружат над болотом, куда десяток идет, – плохая примета».

– А ты?

– Я ему: «Тем более пойду. Не оставлю своих. Да и дождик – он ведь не только нежить распоясывает, но и звуки шагов крадет. А нагнать неизвестный отряд – дело пары дней. Потом на коня – и всяко успею».

– Верно, – кивнул новгородец. – Примета плохая – мужчина все равно идет, потому что должен. Потому что от мужчины ждут больше. Мужчина – любую примету себе в плюс перевернет. Да и не мог Лис своих оставить в опасной дороге – не та порода.

– Он головой покачал, сказал, что оберег подскажет, коли надо будет, – продолжил Лис, вспоминая.

– Твой князь отпускает? Тебя, опытного мужа?

– Так для всех людей на пользу? Значит, и для него – так же, – удивился десятник.

– Да уж, – фыркнул Ратмир. – Этак и без последних портов остаться можно.

– Так что насчет местных и Новгорода? Пришли брать под себя? – насупился туровец.

– Я такого не говорил, – сухо ответил боярин.

– Ой ли? Ну-ну. Что за племя-то?

– То дело Новагорода, – твердо ответил новгородец, глянув в глаза друга. – Помнишь, как у Альты заедино стояли?

– Помню, как же не помнить.

– Надо было и дальше новгородцев держаться! Ополоумел Святополк, коли степняка на Русь привел – сам же говорил?

– А Ярослав не ополоумел? Русь кровищей залил. А теперь вон Ингигерда продолжает.

– Ты княжну не трожь.

– Надо больно. Она змеюка еще та – с ней и в одних хоромах находиться опасно – того и гляди ядом плюнет. Всё, всё.

Лис примирительно выставил перед собой руки с улыбкой. Однако пришло время перекусить, а еда разговоров не любит.

Хвороста на островке немного. Ни одной сухой ветки – все найденное нужно располагать ближе к костру, чтоб подсохло – клятый хворост воровал у людей тепло! Ратгой ворчал себе под нос – он, как и любой гридь, терпеть не мог хмурых болотных топей с их вечной слякотью и вонью. Слишком много друзей сгинуло в этих пучинах задолго до того, как здесь появились сонмища нечисти – вечная хмарь и гниль вокруг даже прямую душу гнилит.

– Клятая топь, – проворчал молодой гридь, нагибаясь над очередной веткой плавника, прибитого волнами к берегу. Ветка была погано-рыхлой, измазанной слизистой отвратиной, а берег – завален гнилыми объедками разного рода свежести. – У ромеев вот, по сказкам, бабы красивые выходят из пены волн, а у нас волны на берег только всякую срань выкидывают. Чего еще ждать от болота?

Легкий, ласковый колокольчик смеха заставил вздрогнуть – гридень уставился в сторону, откуда долетел звук: сплошной туман молочно-зеленоватой коркой покрывал поверхность топи. В тусклых бликах не было видно и на пять шагов вдаль. Привычная к опасностям рука воина нащупала рукоять боевого топорика.

– Кому не спится? – грозно спросил гридень.

В тумане слышался тихий плеск, но лягушки подозрительно затихли. Смех теперь послышался гораздо ближе. Плеск заставил его вздрогнуть, отступив на шаг. В тумане возникли пара блестящих, мерцающих от бликов костра, зеленых глаз.

– Враг! – крикнул Ратгой, отступая еще на шаг.

– Мой сладкий красавец! – У самого берега появился силуэт, который обрел форму хрупкой девичьей фигуры, становясь все четче и четче, насыщаясь изумрудно-зеленым цветом под стать огромным, по-неземному красивым зеленым глазищам. Дева едва прикрыта своими же длиннющими, бесстыдно распущенными волосами. Длинноногая, она поднялась во весь рост, позволяя собой полюбоваться, и взгляд молодого гридня уткнулся в дерзко топорщуюся сосками упругую грудь. Заметив его взгляд, бесстыдница, обворожительно улыбнувшись, призывно потянулась к нему.

– Мой герой! Мой ненаглядный! Иди ко мне! – Немеющая рука с лязгом вынула свежеотточенный меч, но это не испугало дивную женщину.

– Вот она я, мой сладкий, мой грозный витязь! Хочешь – ударь, только не гони. Я все сделаю – только обними. Приласкай, согрей меня. – Ее ладонь скользнула по белой шее, по груди, обведя сосок, спустилась ниже, с манящей, загадочной улыбкой, полной жути и страсти. Прикусила нижнюю губу и вновь маняще улыбнулась. – Иди же ко мне, я всегда ждала именно тебя!