Звездная Империя - Владислав Олегович Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А что будет с арестованными? Их расстреляют?
Герр майор пожимает плечами.
– Сначала допросят. Тех, кто не представляет оперативный интерес – да. Прочих же… наверное, после тоже. Использование в каких-то долгосрочных играх, и жизнь наградой в конце – требует верности от материала. А «нет более продажного существа, чем средний араб», сказано истинно. И что еще можно сделать с тем, кто с легкостью предаст?
Я хочу видеть того араба со шрамом. Герр майор приказывает – и фидаина приводят.
– За что ты хотел нас убить? Мы ведь лечили твоих соплеменников, односельчан, тебя самого?
– Подобно тому, как хозяин ухаживает за скотиной перед убоем. Мы сами хотим быть хозяевами на своей земле!
– Но ты сам пришел ко мне, хотел лечиться. После того как расшибся, падая с нашей машины.
– Я хозяин, это моя земля. Ты должен был мне помочь, русский доктор. За это – я бы после зарезал тебя быстро и совсем не больно.
– Животное! – заметил герр майор. – Не знает, что такое благодарность, а уж честь и совесть у него отсутствуют по определению. Вы, русские, склонны искать светлые стороны даже у таких тварей – и в результате же, как у вас говорят, «бисер для свиней»: можно ли ждать разумного, доброго, вечного от тех, у кого есть лишь низменные животные инстинкты? В сорок шестом я был в фатерлянде, так сам был свидетелем, и в некотором роде участником одной истории – Мекленбург, ферма, где от этих человекообразных требовали работы, однако они жили лучше и сытней, чем дома, куда их после депортировали; но тогда в Германии не хватало рабочих рук, и приходилось использовать тех, кого еще Исмет-паша прислал фюреру, «два миллиона турецких и арабских рабочих». На той ферме у хозяев была дочка, двенадцати лет, с которой одна из тварей поступила самым непристойным и жестоким образом, искренне не считая себя виноватым – «жэнщину хочу, панимаэшь?». У них ребенок двенадцати лет считается уже вполне пригодным для…
Араб выкрикивает что-то злобное. Могу лишь понять «если бы я не был связан», угрозы и брань. Герр майор брезгливо морщится.
– А знаете, камрад, касаемо вот этого существа, будьте судьей. Если пожелаете, мы его отпустим – все равно он долго на свободе и живой не останется. Что решите?
Может ли жить тот, кто отвечает злом на добро? Чем провинились такие, как я, перед этими людьми, готовыми нас убить? Вы его расстреляете?
– Ну, зачем мучеников плодить? Эти дикари верят, что умерший от оружия, попадет в рай с гуриями. А вот повешенный или… Знаете, камрад, что тогда сделали с тем животным на ферме в сорок шестом?
Солдаты подводят собак. Немецкие овчарки – размером и статью как волки. Араб бледнеет, орет что-то нечленораздельное и пытается вырваться – но его держат, заломив руки за спину.
– Хочет, чтобы мы его пристрелили, – комментирует герр майор, – но не дождется. По их вере, загрызенный или даже укушенный собакой, в рай уже не попадет.
Араба отшвыривают на площадь и спускают собак. Псы даже не лают – а сразу несутся к указанной жертве, чтобы вцепиться, грызть, убивать.
– Можно было, для интереса, дать этой твари палку или даже штык, – говорит герр майор, – но жалко собачек: могут пострадать, а чем они виноваты? Нет, не герой – смотрите, даже не попытался сражаться за свою шкуру. Болван, ну разве от овчарок убежишь? Ори, ори, может, твой аллах тебя и услышит. Ну вот и все – наказание свершилось. И заметьте выучку наших песиков: бойцы, но не людоеды, мертвый враг для них более неинтересен. Геноссе, вы считаете это излишней жесткостью – можно было просто расстрелять? Но взгляните иначе: какой наглядный урок получили соплеменники этой твари? И если они от того устрашатся совершить злодейство в будущем – то не есть ли это подлинный гуманизм к тем, кто теперь не станет жертвой этих злодеяний? Неужели вы, советские, считаете, что спасение жизни даже одного настоящего человека – такого, как герои романа вашего Ефремова, представьте, я тоже читал, он переводился на немецкий почти одновременно с журнальной публикацией – не ценнее, чем жизни тех, кого даже разумными существами можно назвать с большим трудом?
Я не нашел, что ответить – и потому промолчал тогда. Не одобряя – но и не противясь.
В каждом человеке есть лучшее, доброе, светлое, пусть даже в малой дозе? Неверно – ведь нельзя надеяться на перевоспитание врага, фашиста! Но разве можно проводить черту, и всех, кто ниже, даже не считать людьми? Может, в этом и есть отличие – сумрачного германского гения от русской души? И в этом пункте мы и немцы, даже разделяя одни и те же коммунистические идеи, никогда не поймем друг друга?
И если жизнь человека-комммунара дороже тысяч жизней «несознательных туземцев», то как тогда оценить деяние моих товарищей и коллег, советских медиков, участников африканской экспедиции 1959 года, которые добровольно шли в очаг эпидемии Эболы, рискуя собой, ради того чтобы жили тысячи африканцев, неграмотных, несознательных, страшно далеких от коммунизма и даже не слышавших до того о нашей великой стране?
Космодром Звездоград. 7 ноября 1955 года– Ну что, нашли, поймали?
– Ищем, Сергей Павлович!
– Лимит времени прошу соблюдать.
– Так есть еще запас, успеем! Все места прочешем, куда эта тварь могла забиться.
– Тащ майор, а вот тварью прошу его не называть. А то среди коллектива уже сложилось мнение, что если этот звездюк старт накануне не обследует, то будет большой звездец! И ведь вспомните, два раза уже такое случалось.
– Это еще что за суеверия? Может, тогда нам попа сюда звать, чтоб перед запуском кадилом махал и на ракету святой водой брызгал?
– Товарищ
