В конце концов - Борис Полевой

Показания этого простодушного свидетеля то и дело вызывали смех в зале, недоумение и смятение на скамье подсудимых. Соседи Риббентропа Гесс и Кейтель не раз наклонялись к нему, что-то сердито шепча. Бедняге, видно, крепко досталось от своих соскамейников за этого болтливого свидетеля, несомненно переигравшего заданную ему Заутером роль наивного простака.

Несмотря на этот явный конфуз, защита продолжала действовать в том же направлении. От следующей свидетельницы, Маргариты Бланк, Международный Трибунал узнал, что подсудимый был очень милый, трудолюбивый господин, достойный семьянин и муж, охотно помогавший бедным. Он всей душой стремился к миру на земле и в минуты откровенности говорил ей, Маргарите, какие страдания причиняют ему агрессивные действия Германии. Мучаясь, он не спал по ночам после каждого нового агрессивного акта, предпринятого нацизмом, и потреблял уйму снотворного во вред своему здоровью.

Слушали мы весь этот лепет, и было нам смешно и даже как-то неудобно. Ведь это было уже после того, как представители обвинения предъявили сотни документов, извлеченных из тайных хранилищ нацизма и неопровержимо доказывавших, как последовательно, неуклонно, путем цепи запланированных и обдуманных провокаций и диверсий, лживых договоров и лживых заверений, — всех этих наглейших маневров, Риббентроп осуществлял гитлеровскую политику агрессии.

И вот на трибуне сам Риббентроп. Перед судом одна из отвратительнейших фигур нацизма. Этот актер и лицемер, проглатывавший одну страну за другой и в то же время, по показанию Бланк, горько плакавший о судьбе своих жертв. Попытка представить его кротким агнцем уже давно провалилась. Это очевидно. Но ломать сценарий защитника было поздно, и сам Риббентроп пустился пространно рассказывать, в какое отчаяние, в какую тяжелую меланхолию повергал его каждый агрессивный акт, предпринимаемый Германией. Теперь иронические улыбки появились не только в зале, но и у его коллег по скамье подсудимых: во, мол, откалывает!

Несмотря на это, юродствующий лицемер со скорбным лицом так и заявил, что если Германии и приходилось нападать на мирные страны, находившиеся с ней в договорных или дружеских отношениях, то она делала это вынужденно, лишь для того, чтобы оградить себя от угрозы войны. Прожженный архиплут умышленно наивничает. Обходя факты, сторонясь документов И уже прозвучавших показаний свидетелей, он следует примерно такой примитивной схеме. Польша? Ну что ж. Немецкие дипломаты и он, Риббентроп лично, сделали все для того, чтобы урезонить эту упрямую несговорчивую страну, угрожавшую агрессией Германии. Поляки нападали на пограничные посты. Терпение Гитлера наконец иссякло, и он, защищаясь, был принужден двинуть свои войска. Лично на него, Риббентропа, это подействовало удручающе. Но что он мог сделать, если Польша не хотела слушать его советы и предупреждения? А он вот ночей после этого не мог спать, думая об опасности, которой подвергается человеческая цивилизация.

Англия, Франция? Да он, Риббентроп, и его фюрер сделали все возможное, чтобы уговорить все эти упрямые страны дать возможность Германии тихо и мирно съесть Польшу. И как был удручен Гитлер, как горевал он, Риббентроп, когда эти страны, выполняя свой союзнический договор с Польшей, объявили Германии войну.

Норвегия, Дания? Ах, он, Иоахим Риббентроп, с детства питал к этим хорошим странам нежность. Трудолюбивейшие народы, к тому же нордическая кровь. Но что было делать? Германия была вынуждена нарушить свои договоры и оккупировать их для того, чтобы спасти славных норвежцев и трудолюбивых датчан от бедствий, которые причинила бы им война в том случае, если бы они стали плацдармом больших сражений.

Люксембург? Ну да, это, конечно, печально. Пришлось оккупировать и Люксембург, но только в силу жестокой необходимости. А вдруг во время войны какая-либо из воюющих держав воспользовалась бы маленькой беззащитной страной как плацдармом и пожелала бы нанести Германии удар во фланг. Нельзя было этого допустить. Печально, но пришлось войти и туда.

При такой интерпретации захвата Люксембурга трудно было удержаться от смеха, и хладнокровнейший лорд Лоренс вынужден был взяться за молоток и заявить, что в зале становится слишком шумно.

Особенно подробно Риббентроп обосновывал абсолютную необходимость нападения на Советский Союз. Обвинение уже представило веские документы, доказательства, протоколы тайных совещаний у Гитлера и уже развеяло в пух и прах миф о превентивной войне. Документами, изъятыми из секретных сейфов нацизма, неопровержимо доказано, что задолго до вторжения в СССР Геринг дописывал свою «зеленую папку», что существовал до деталей разработанный план «Барбаросса», фельдмаршалы и генералы по картам отрабатывали в военных играх план «кампании против Советов» и подпись Гитлера уже стояла на плане нападения на Советский Союз.

И все же Риббентроп возвращается к старой, опровергнутой всем ходом войны, а затем и ходом процесса басне о «красной опасности» и упорно жует тезис об «извечной угрозе Востока Западу». Он, правда, осторожно оговаривается, что министерство иностранных дел и он, Риббентроп, как его глава, не имели прямых данных о намерении СССР напасть на Германию. Но Гитлер на основе своей никогда не обманывавшей его интуиции чувствовал именно в Советском Союзе своего главного врага. Вот это-то и заставило его двинуть войска против России, Признав это, Риббентроп снова начинает ронять крокодиловы слезы. День нападения на Советскую Россию был самым мрачным днем его жизни. Всю ночь он не спал, ходил по комнате, принимал бром и даже принужден был прибегнуть к сильным снотворным, которые он обычно, из-за болезни сердца, принимать избегает. Его мучили мысли о злых превратностях судьбы и о крушении мира на земле, к которому он стремился всеми фибрами своей души.

Затем один за другим на трибуну для перекрестного допроса поднимаются представители обвинения. Их вопросы и реплики быстро стирают остатки благообразного грима и фальшивых румян с лица матерого нацистского злодея. Припертый к стенке выдержками из своих собственных речей, произнесенных на тайных заседаниях, из приказов, распоряжений, докладов, из записей его телефонных разговоров, Риббентроп постепенно скисает. Бутафорские перья невинной голубицы облетают одно за другим, и перед судом — облезлый стервятник с окровавленным клювом, вынужденный в конце допроса выкаркивать прямо противоположное тому, что он ворковал вначале.

И наконец, под влиянием неопровержимых улик, представленных заместителем Главного советского Обвинителя юристом Ю. В. Покровским, Риббентроп признает, что, ведя мирные переговоры с Советским Союзом и подписывая пакт о ненападении, он уже знал, что гитлеровская верхушка и генеральный штаб имеют план нападения на нашу Родину и деятельно готовятся к нему.

Попутно с разоблачением этого лицемера и проводимой им коварной внешней политики нацизма выявляется и индивидуальная, так сказать, физиономия Риббентропа. Подобно Герингу, он предстает перед судом как неудержимый стяжатель и просто грабитель, приобретший в разных концах империи пять крупных поместий, замки, дома в разных городах. Выясняется, что именно он систематически и настойчиво требовал у правительств вассальных стран и от своих подручных в оккупированных государствах поголовного уничтожения евреев, настаивал перед итальянскими союзниками о проведении драконовых мер на территории сопротивляющейся Югославии, вплоть до создания там «мертвых зон» и расстрела мирного населения. Он сам ходатайствует перед Гитлером о зачислении его в войска эсэс, и именно в дивизию «Мертвая голова», выпрашивает себе звание генерала эсэс и в конце концов награждается Гиммлером почетным знаком этой дивизии — особого вида кинжалом.

По мере разоблачения этого гитлеровского сверхдипломата, смех в зале стихает, сменяется гневом, возмущением и чувством брезгливости. И все-таки в ходе допроса смех вспыхивает еще раз. Это случается, когда Ю. В. Покровский предъявляет Трибуналу записи бесед начальника протокольного отдела министерства графа фон Деренберга с румынским диктатором Ионом Антонеску. Речь идет об ордене Карла Первого, который гитлеровский чиновник выторговывает, именно выторговывает для Риббентропа, как оказывается, весьма неравнодушного к подобного рода украшениям. Оба торгуются, как цыгане на конной ярмарке: «Вы нам орден, мы вам — Трансильванию». Но Трансильванию, оказывается, Риббентроп уже обещал венгерскому диктатору Хорти, за что уже получил орден. Антонеску, судя по протоколу, — человек, не лишенный коммерческой жилки, так без обиняков и говорит: «Нет Трансильвании — не будет ордена».

— Хорошо, давайте орден, и рейхсминистр сделает все возможное.

— Нет, сначала пусть сделает все возможное, а потом получит орден.