Тайга - Виктор Громов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это буквально читалось в нервных движениях, взглядах. В самом конце завтрака Колька предложил:
— Я тут недалеко голубику видел, должно быть поспела уже. Кто со мной?
Я думал, что сейчас соберется целая компания. Никто бы не отказался от сладкой ягоды. Но нет, все испортила Наташа.
— К черту ягоды, — сказала она, — никуда не денутся. Завтра соберем. Я предлагаю принести все наши находки и этому твоему, — она кивнула на Санжая, провела ладонью по повязке, — хозяину вернуть. Кто за?
Здесь все молча начали поднимать руки. Первой была Зиночка, потом Эдик, Юрка, Колька…
Руку поднял и я. Не потому что у меня были шаманские цацки. Просто так, чтобы понять, к чему это решение приведет. Найдется таинственная пропажа — золотой онгон, или нет.
Не стал голосовать только Тоха.
— Я с вами, сказал он, — не поднимая руки, — только у меня ничего нет. Мне нечего возвращать.
— Единогласно, — заключила Наташа. — Тогда сейчас все приносим сюда и потом сразу идем к могиле.
— А чего нести? — удивился Эдик. — Все лежит под навесом в одном месте. Разве что, кроме золотого медведя и твоих бус.
Наташа дернула рукой к шее, нервно потеребила ворот.
— Ожерелья у меня теперь тоже нет, — сказала она, — я не помню, куда оно подевалось. Я его хозяину отдала.
Эдик сбегал под навес, принес обычную авоську с большим газетным свертком на дне.
— Все здесь, — сказал он, держа свою ношу на вытянутой руке, как ядовитую змею. — Больше ничего ни у кого не осталось?
— У меня нет, — ответила ему Зиночка.
Остальные покачали головами.
— Тогда что? Пошли?
* * *
И мы пошли. Я всю дорогу думал: «Интересно, кто-нибудь еще догадывается, что все это действо — откровенный фарс? Хоть кто-то понимает, что не было никаких мертвецов, не было хозяина, ничего не было. Только глюки, вызванные травой, которой в этой тайге, что грязи».
Я попытался украдкой рассмотреть моих спутников. Что думали они? Что у них в головах? И остался в замешательстве. Вид у Юрки был торжественный, важный. Наташа заметно нервничала. Тоха тихонько посмеивался, но это было его обычное состояние. Эдик что-то шептал на ухо Зиночке. Та хмурилась, но кивала. Невозмутимым оставался только Санжай.
До поляны с раскопом добрались незаметно. Там со вчерашнего дня не изменилось ничего. Не было разрушений, устрашающих знаков, надписей, покойников. Нет, вру. У самого края раскопа на деревянной рогатине висели Наташины бусы. И нитка их за ночь из красной стала черной.
— Вот оно где, — просипел Юрка, — твое ожерелье. Давайте уже быстрее все это закидывайте обратно. А потом закопаем от греха подальше.
Его слова послужили сигналом. Эдик сделал широкий шаг, встал на самом краю раскопа, вытянул руку с авоськой, разжал пальцы, проводил взглядом шаманское добро. Зачем-то торжественно изрек:
— Прости нас, хозяин. Мы дети твои неразумные. Не ведали, что творили.
Слова отзвучали, повисла тишина. Никто не попытался остановить Эдика, подколоть, напомнить о комсомоле вкупе с коммунизмом. Все восприняли эту речь абсолютно серьезно. Все были с ней согласны.
— Теперь ты, — Юрка подтолкнул Наташу к рогатине, — твоя очередь.
— Нет, — неожиданно уперлась та. — В руки эту гадость не возьму. Нет!
— Давайте я, — мне стало ее жалко.
На лице девушки читался такой испуг, что это точно не было игрой. Не мог я себе представить такой игры.
— Спасибо, — она порывисто обняла меня и чмокнула в щеку.
И я ей поверил второй раз. Этот поцелуй тоже был от чистого сердца. Я просто выдернул рогатину и аккуратно стряхнул нитку с бусинами в могилу.
— Все! — Юрка буквально возликовал.
Он первым схватился за лопатку и принялся с остервенением засыпать раскоп. К нему присоединился Тоха.
* * *
В четыре руки дыру засыпали за считанные минуты. Юрка на этом не успокоился — принялся таскать на могилу камни, прикрывая разворошенную землю. С каждым булыжником он приговаривал:
— Все, теперь точно все.
Остальные отчего-то стояли в стороне. Словно ждали явления чуда.
Чуда не случилось. Когда напуганный парень угомонился, когда оставил могилу в покое, распрямился и повторил:
— Все, теперь точно не вылезет!
Санжай вдруг нарочито спокойно сложил на груди руки, приподнял одну бровь и сказал:
— Что толку? Хранителя могилы здесь все равно нет. Пока все не отда…
Юрка его перебил, заорал:
— Хватит! Замолчи! Знать ничего не хочу про твоего хозяина!
Это было совершенно нелогично. Это было от чистого сердца. В Юрке бушевали эмоции. Я думал Колька начнет ему возражать, но нет. Он просто кивнул и согласился:
— Как хочешь. Но ты сам все понимаешь.
— Ничего не хочу понимать!
Парень выхватил у меня рогатину и в сердцах сломал о свое колено.
— Все, баста!
И ринулся назад в лагерь. За ним потянулись остальные ребята. Я же застрял на поляне. Я стоял и смотрел на свои пальцы. На руку которой опирался на рогатину.
Пальцы были черными. Вот так. И не было в этом никакой магии, никакой мистики, ни капли тайны. Обычная сажа. Именно она окрасила нитку Наташиного ожерелья в черный цвет.
Я глянул в спины ушедшей компании и вспомнил слова Пушкина, чуть изменив для себя:
— Ай да Колька, ай да сукин сын. Все-то ты предусмотрел — и нитку покрасил, и топор оставил в палатке, и карты раскидал. Надо будет тебя прижать и допросить. Но чуть попозже. А пока… Пока посмотрим, что покажет время. Не даром же ты расшерудил этот муравейник.
Глава 24
День прошел сумбурно. Только и было, что бесконечные разговоры о прошлой ночи. А еще надежда, что Санжаев хозяин оставит нас теперь в покое. Пусть не на всегда, пусть ненадолго, пусть только на время.
Юрка с Эдиком проверили донки и обеспечили нас уловом. Тоха с Колькой отправились в лес. Вернулись с грибами и котелком голубики.
Мне повезло меньше всех. Наши отважные дамы вцепились в меня, как два клеща и хором заныли:
— Не уходи! Миш, ну пожалуйста!
— Чего так? — не сдержался Тоха.
Наташа зыркнула исподлобья, прикусила губу. Ей непривычно было признаваться в слабости. Ответила Зиночка:
— Нам страшно. Пусть кто-нибудь останется.
Остался я. За что был захвален, захолен, залелеян, напоен внеплановой порцией какао с заблудившимся сухарем и подмоченными леденцами «Монпансье».
Ближе к вечеру все вдруг очнулись и вспомнили о резаной палатке. Зашивать ее было уже поздно. Спать с «окном»
