Поезд на Солнечный берег - Валерия Вербинина

Облака в небе становились все выше, все прозрачнее. Внимание Фаэтона приковала группа на другой стороне. Двое в штатском, со шпорами, тащили кого–то третьего, бессильно провисшего между ними. Всякий на месте Филиппа сделал то же, что в подобной ситуации делают все люди без исключения, то есть притворился бы, что ровным счетом ничего не замечает и созерцает несуществующих ласточек в светлеющей вышине, ибо существующие были уничтожены особым указом Дромадура со всеми прочими птицами лет двадцать назад за то, что они осмелились летать, подражая истребителям. Может быть, Филипп родился слишком поздно, потому что уже не застал ни одной ласточки; так или иначе, он не отвернулся, когда троица поравнялась с ним. Слева и справа действительно были переодетые мышкетеры, а между ними… Кровь застыла в жилах Фаэтона; несмотря на это, он вскочил и загородил агентам дорогу. Оба угрожающе положили свободные руки на курки мышкетов.

– Добрый вечер, милостивые господа, – сказал Филипп, заискивающе расшаркиваясь. – Я верный подданный Дромадура и жених дочери Вуглускра, и мне было бы любопытно узнать, кого это вы ведете с собой.

– Проходи мимо! – проревел тот, что был слева. – Государственная тайна!

Тот, что был справа, оказался, однако, немного вежливее.

– Для господина Фаэтона у нас нет тайн, но то, что вы видите, это, гм, вовсе не человеческое существо, и вам незачем беспокоиться о нем.

Филипп сделал шаг в сторону; ответ агентов окончательно развеял его сомнения. Существо, провисшее между двух агентов, шевельнулось, и Филипп увидел знакомый взгляд.

– Ада? – несмело спросил он, все еще не веря.

– Смотри–ка, он знает эту орхидею! – рассмеялся вежливый агент. – Не знал, что женихи мадемуазель Вуглускр увлекаются цветами, ха–ха!

– Филипп, не верь им! – закричала Ада, делая усилия, чтобы вырваться. – Это неправда, неправда!

– Орхидея–мутант! – победоносно заявил вежливый. – Глядя на нее, я бы тоже не поверил. Но ничего, мы ее хорошо обработали!

Черные тучи сгустились в небе, из туч ударила молния и уложила на месте второго агента. Грянул гром. Филипп схватил Аду за руку; первый агент выхватил оружие. Недолго думая, Филипп обнял Аду и взлетел, разрывая облака. Он действовал как по наитию свыше; на размышления не было времени. Небо распахнулось над ними, голубое и ясное; солнце светило так ярко, что Филипп зажмурился. Снизу гулко бухали пушки, и приходилось лететь очень осторожно, чтобы не нарваться на снаряд. Филипп взглянул на Аду – она до боли вцепилась в его руку, и лицо у нее было белое и жалкое. Филипп отвел глаза и принудил себя спросить:

– Куда мне отвезти вас?

Ала глядела на него удивленно, словно видела его впервые. Он не видел этот взгляд, но почувствовал его, как укор. Какая–то тяжесть навалилась на него, стала гнуть к земле. Сквозь прорехи туч он увидел плоскую, как ладонь, крышу и медленно начал спускаться.

– Филипп, – начала Ада, – я…

– Не надо ничего говорить, – оборвал ее Фаэтон. Чуть грубее, чем следовало, и ему стало стыдно.

Филипп ступил на твердую поверхность и высвободился. Он не хотел, чтобы Ада была хоть чем–нибудь обязана ему; если бы девушка стала благодарить его, он бы, кажется, возненавидел ее.

– Вы свободны, – сказал он. – Всего хорошего. – Ада смотрела на него широко распахнутыми глазами. – Я уверен, это ошибка. Они приняли вас за кого–то другого. Я только исправил ошибку.

– Ошибка? – прошептала Ада.

– Ничего, – не слыша ее, заверил Филипп. – Я достану себе черствое сердце. Все обойдется, Ада.

– Мне так горько, Филипп.

– За что? – сказал Филипп Надменный, Филипп Прекрасный, Филипп Непонимающий.

– За то, что ты ненавидишь меня. Это не ошибка. Теперь ты знаешь, почему… почему я не могу быть с тобой. Да, эти люди сказали правду. Я цветок, Филипп.

Слова, которые она говорила, жгли ей губы, как пощечина. Сколько раз она пыталась признаться ему – но не смогла. Что–то оказалось сильнее ее; Ада–цветок слишком дорожила любовью, которую Филипп испытывал к Аде–человеку. Она боялась, что, узнав правду, он разлюбит ее, оттолкнет от себя. И тогда она первая оттолкнула его, ибо верила, что только так отвратит от него неминуемую опасность. Когда–то эта мысль придавала ей мужества, но, видно, жертва оказалась слишком велика. Филипп застыл на месте, и его безумный, страшный взгляд слепца испугал ее. Ада сделала движение к нему – он выбросил вперед руку, словно желая остановить ее.

– Правду? – голос молодого человека прозвучал надтреснуто и зло. – Значит, ты все время лгала мне?

Ему показалось, что голова его, сердце, разум – все разрывается на части, помрачается, изменяет ему. Теперь он вспомнил, что они почти всегда встречались по ночам, когда цветам легче выдать себя за людей; вспомнил и странное поведение Ады, и отсутствие в компьютерном справочнике… Но это не объясняло того, что она сделала с ним, и теперь всегда, куда бы он ни пошел, будет лить дождь. Филипп повернулся к ней спиной, к ней, кто бы она ни была – человек или цветок.

– Уходи, – бросил он через плечо.

Ада сделала несколько шагов. Фаэтон по–прежнему стоял у края крыши, спиной к ней. Слезы выступили у него на глазах, одна из них покатилась по щеке, щекоча кожу. Он не стал ее стирать – боялся, что та, другая, заметит его жест. До него долетели ее слова:

– Да, Филипп, я лгала, когда говорила, что не люблю тебя. Только об этом, Филипп.

– Уходи, – повторил он.

Молодой человек стоял, дуясь, упорствуя в своей обиде; внезапно смысл слов возлюбленной открылся ему, и он крикнул, оборачиваясь:

– АДА!!!

И эхо вернуло его крик, потому что Ады уже не было.

Сон тридцать пятый

Ночь была черна, как замыслы злодея. Бледнолицая луна притворялась, что светила, но от ее ровного мерцания мрак только густел и мрачнел. Вдоль полуразрушенной стены, стелясь по земле, пробиралась какая–то фигура, закутанная в плащ; видны были лишь красные горящие глаза, да изредка слышалось тяжелое дыхание, которое неизвестный тщетно пытался затаить. Ровно на девять секунд он остановился, чтобы убедиться, что его никто не видит, а на десятой с ловкостью перепрыгнул через стену. Лягушка на дереве пела пронзительным вороньим голосом, и недвижные кусты в саду внимали ей, искренне жалея, что не могут вонзить в нее свои колючки. Незнакомец, не глядя, освободил одну руку, и та, удлиняясь, поползла по дереву, несколько раз обвившись вокруг ствола. Певица упоенно горланила, однако песенка ее была спета: она захрипела, забилась и угасла в железных тисках. Незнакомец убрал руку в рукав и, согнувшись в три погибели, пополз вперед. Через десяток километров перед ним открылась поляна, на которой стояли Тристан и Изольда, держась за руки, и смотрели друг другу в глаза.

– Нет, нет, нет, нет! – закричал Лаэрт, сбрасывая шлем. – Только не это!

– Что случилось? – спросил Амадей. Он сидел за столиком и играл в шахматы с хорошенькой мышкой из мышкетерского отряда, ушедшей в отпуск.

– Всюду любовь, – стонал Лаэрт, – всюду! О, как она мне надоела!

– Шах, Амадейчик, – промурлыкала мышка.

– Белые вводят четвертую ладью, – сказал кот. Он сделал ход и продолжал, обращаясь к вам пиру: – Если тебе не нравится виртуальный иллюзион, так и скажи. Я бы на твоем месте утащил Изольду, не раздумывая.

– Не люблю быть злодеем, – проворчал Лаэрт.

– Эта игра, – назидательно объяснил кот, – хороша тем, что ты можешь быть кем угодно и можешь оставаться в ней, сколько тебе влезет.

– А меня она раздражает, – упрямо твердил Лаэрт. – И потом, я уже прикончил лягушку.

– Да? – раздумчиво молвил кот, ставя шах мышке. – Лягушка – это, наверное, кто–то из предыдущих игроков. По–моему, ее там не было.

– Мне пора домой, – расслабленно протянул Лаэрт и поднялся в воздух. – Всего хорошего, пушистый.

– И тебе того же, кровожадный, – отозвался кот и вернулся к игре. Он вгляделся в доску и недоуменно вскинул брови. – Что такое? Черные совращают моего ферзя?

Лаэрт выпорхнул в окно, пошел по стене (вертикальной, как все стены) и, добравшись до своего этажа, юркнул в форточку. Вампир изнывал от скуки, потому что Филипп куда–то запропастился, и Лаэрту не с кем было ругаться. На всякий случай он показал нос зеркалу, в котором ничего не отражалось, но оно и на этот раз не удостоило его ответом. Неожиданно в соседней комнате раздался хрустальный звон, словно на пол уронили что–то хрупкое и чрезвычайно дорогое. Лаэрт подпрыгнул до потолка и нырнул в стену. Радость распирала его. Едва не устроив короткое замыкание, вампир вынырнул из стены и описал восьмерку в воздухе, собираясь плавно спланировать на шею Филиппу и гаркнуть ему в ухо: «Где же ты пропадал, старина?»

В комнате было темно: хозяин опустил черные стекла. Он сидел на диване; разбитые мыльные пузыри в беспорядке лежали у его ног. Локти Филипп поставил на колени, а руками обхватил голову. Он был такой несчастный и такой красивый, что просто загляденье, и Лаэрт, стараясь не тревожить его, мягко приземлился на пол. Филипп шевельнулся, опустил руки, которые бессильно повисли, как плети, и Лаэрт испугался. Он никогда еще не видел своего покровителя таким.