Выстрел в лесу - Анелюс Минович Маркявичюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сколько ей может быть лет? — поинтересовалась вожатая.
— Трудно сказать. Но по всему видно, что очень много, — сказала Гудоните.
Дети принялись гадать:
— Двести!
— Сто!
— А может, все пятьсот?..
Но всех перещеголял Алпукас.
— Тысяча! — убежденно сказал он.
Ребята заспорили:
— Ну нет, Алпукас, тысячи не будет, сосна столько не живет, — пояснила учительница. — Кедры, секвойи, наши дубы и даже липы достигают такого возраста, а сосна нет.
Но Алпукас твердил, что сосне никак не меньше тысячи, а то и двух тысяч лет.
Учительница подошла к дедушке Суопису:
— Тут у нас возник спор — сколько лет может быть этой сосне.
Старик посмотрел на дерево.
— Не упомню, чтобы она маленькой была, все такая же и такая. Но, думаю, коль сложить годы всех этих детишек, может, и натянуло бы.
Тотчас подсчитали. Вышло около четырехсот лет. Некоторые стали дразнить Алпукаса:
— А ты говорил — тысяча! Вот тебе и тысяча…
— Выдумал и болтает почем зря!
Но Алпукас ничуть не сердился, он улыбался и чувствовал себя прекрасно.
Кто-то вздумал измерить толщину сосны. Несколько мальчиков взялись за руки, но не обхватили и половины. Подошли еще трое, и только тогда руки соединились.
Кто-то вздумал измерить толщину сосны. Несколько мальчиков взялись за руки, но не обхватили и половины. Подошли еще трое, и только тогда руки соединились.
Дети прыгали вокруг сосны, бросались шишками.
Старый Суопис и девушки, сидя неподалеку на пригорке, разговорились о лесе, о его обитателях и растениях. Дедусь рассказывал, какие звери живут в заповеднике, каких собираются завести…
Подошли несколько девочек и, присев на корточки, стали слушать, потом по одному собрались почти все.
Снова зашла речь о сосне.
— Я такой еще в жизни не видела, — призналась учительница. — Особенно хороша крона. На первый взгляд, зеленая, а когда хорошенько присмотришься — словно подернута бледной дымкой и временами искрится. Или это лишь кажется?
— Нет, у нее и вправду маковка светлая, — подтвердил дедушка. — Дерево старое, могучее, глубоко запустило корни, и земля здесь, видать, попалась добрая, соков много. Так мы, лесники, понимаем. А может, наука по-другому объяснит, не знаю. Теперь наука до всего доходит. А простые люди по-своему судят. Оно, вишь, где старина, там и тайной пахнет, а где тайна — там и предание.
Плачущее дерево
Никто из наших людей не знает, когда появилась здесь эта сосна. Никто не видел, как подняла она свой стройный стан, выпустила гибкие иголочки. Разве только ветер-летун, что качал-колыхал ее ветви, мог бы нашептать, разве только солнце-пестун, что будило-поднимало ее ранней зорюшкой, баюкало-укладывало поздним вечером, могло бы поведать, разве только дождь-говорун, что поил-поливал ее корни, мог бы припомнить. Но люди сказывают, что давным-давно, когда кругом шумели седые леса, явилась над пущей большая птица — сизокрылый орел. Много синих лесов облетел орел, на многих прозрачных озерах и быстрых речках воду пил. В мохнатых его перьях застревали семена деревьев, цветов и трав. Долго летал он над пущей, а когда стемнело, опустился отдохнуть. Маленькое семечко упало на вспаханную его когтями землю.
Когда рассвело, взвился орел, затмевая крыльями солнце, улетел. Прошло немного времени, и слабый росточек вымахал в матерую сосну. Высоко-высоко вскинула она свою голову, широко-широко развернула плечи. Стала сильнее самых сильных, крепче самых крепких деревьев.
Налетит буря, засверкает молния, загремит гром, и жалобно запричитает пуща, рушатся со стоном могучие деревья. Только сосна-богатырь сложит густые ветви и знай метет облака, смеется над ветром, громом, молнией.
Ничего не боялась.
Однажды нахлынули в пущу люди. Много их было, так много, что лес всколыхнулся.
«Зачем они пришли? — испуганно зашумели деревья. — Уж не нас ли рубить?»
«Зачем пришли? — беспокойно загомонили птицы. — Уж не нас ли стрелять?»
«Зачем пришли? — встревоженно взвыли звери. — Уж не нас ли истребить?»
Но люди не рубили деревьев, не стреляли птиц, не истребляли зверей. Они распевали свои песни, звенели косами, махали цепами и проклинали панов, грозя свернуть им голову.
Свыклась пуща с теми людьми и больше не дрожала, не жаловалась. А люди отрядами уходили по ночам из лесу и не возвращались. Сосна-великан видела, как далеко-далеко полыхали селения, слышала крики и стоны.
С каждым разом людей становилось все меньше и меньше. Вот осталось несколько сот, потом пятьдесят, потом всего дюжина. Они уже не пели, только угрюмо молчали да перевязывали свои кровавые раны.
Однажды в пущу снова хлынули люди. Где шли, там крушили, кого видели — того стреляли, убивали без всякой жалости. Гибли захваченные врасплох звери-птицы, только тот уцелел, кого ноги несли быстрее пули, только тот спасся, кого проворные крылья несли быстрее ветра.
Всколыхнулась, зашумела пуща:
«Ворог пришел!»
Взвыли звери:
«Ворог пришел!»
Загомонили птицы:
«Ворог пришел!»
Стеною поднялись деревья, ощетинились кусты. Но враг ломился сквозь чащу, вырубал деревья, вставшие на пути, выжигал кустарник.
Двенадцать смельчаков, которых преследовали днем и ночью, забирались все глубже и глубже в дебри. Наконец пришли они к сосне и сели в круг; голодные, измученные, израненные, молча готовились принять смерть.
Пожалела их сосна и низко-низко свесила сильные ветви. Люди поняли, стали карабкаться по ним, взбираться все выше и выше. Когда все залезли, сосна снова подняла ветви, густо-густо сомкнула иглы.
Едва успела сосна укрыть людей, едва успела заслонить их пышными ветвями, нагрянула погоня. А под сосной — ни души…
Разъярились враги, разбушевались, сыплют проклятьями, палят со злости по деревьям.
Настала ночь.
Дюжина повстанцев сидела на сосне, но перед самой зарей один из них ослабел от ран и свалился. Тут преследователи всё поняли. Окружили сосну, велят сдаваться. В ответ прогремело одиннадцать выстрелов. Одиннадцать врагов легло на месте. Закипел бой. Все утро не смолкали выстрелы. Вот упал один, другой, третий… Рекой текла по стволу человечья кровь. Как ни защищала сосна людей, как ни прикрывала, не удалось уберечь от пуль. И, когда упал последний, заплакала она. На каждой ее иголочке выступило по слезинке, и, когда взошло солнце, сосна стояла опечаленная, притихшая и вся сверкала в его лучах.
Много, ой, много лет минуло с той поры! Но и сегодня, только встанет солнце, на каждой иголочке старого дерева выступает по слезинке. И стоит сосна грустная, задумчивая, горит-переливается радугой — плачет.
Пока шли через лес, Ромас держался неподалеку от Алпукаса, впереди отряда, но потом незаметно отстал и затерялся
