Первое дело Аполлинарии Авиловой - Катерина Врублевская

Он приехал ко мне, молодой и бодрый, а я превратилась за эти годы в совершеннейшую развалину. В свои шестьдесят шесть он выглядел от силы на пятьдесят пять лет и после ужина, увидев тебя впервые, Полина, сказал, что подумает, а не жениться ли ему? Он пренебрег мной и желает теперь мою внучатую племянницу! Не бывать этого!

В сумерки я вошла к нему в комнату — он сидел и перелистывал дневник твоего мужа, Полина.

— А, это ты? — сказал он недовольно, так как мой приход отрывал его от чтения. — Занятная штука этот дневник. Найду то, что здесь запрятано и женюсь на вдове Авилова. А это будет ее приданым.

— А как же книга? — спросила я. — Ты же собирался издать книгу!

— Я еще не сошел с ума, — он рассмеялся дребезжащим смехом. — Показать всем, что где-то спрятано сокровище? Нет уж, лучше я сам его найду! А экспедицию оформлю за счет географического общества.

— Но Полина надеялась… И для этого я вызвала тебя, а она отдала единственную память о муже.

— Ничего, графиней будет. Ребенка мне родит, не тебе чета.

Последние слова были каплей, переполнившей чашу терпения. Я зашла за кровать, аккуратно сняла шнурок с колокольчика для вызова слуг (он едва звякнул) и затянула его у негодяя на шее.

Хрипел он недолго. В глазах застыла мука и безмерное удивление. Даже в предсмертный миг он остался верен себе — брюки встали колом, и на них расплылось мокрое пятно.

Открыв дверь, я незамеченной вышла из гостевой комнаты и прошла к себе. На меня снизошел покой, я ничего не боялась и двигалась, как лунатичка. В спальне упала на кровать и заснула. Спала около двух часов, а потом поднялась и решила проверить, нашли графа или нет. В доме было тихо. Я позвала Грушу, а когда та поднималась по лестницу, отворила дверь комнаты графа, увидела его обезображенное лицо и, нисколько не притворяясь, упала в обморок.

Вот так все и произошло.

Мы немного помолчали. Потом я встала и сказала ей так:

— Бог вам судья, тетушка. Никому я говорить ничего не буду, вижу, вы себя сами казните. Прощайте.

И вышла из ее дома.

Вот такие у нас скелеты в шкафу, как любила повторять наша мисс Томпсон, учительница английского. Знаю только одно — тому преступнику не поможет признание тетушки. Его все равно повесят — не за четыре убийства, так за три. А мое дело — сторона.

Вот и все, Юленька.

Пиши мне.

Твоя подруга Полина.

P.S. Забыла упомянуть. Егорову отвезли в больницу для душевнобольных. У нее, после того, как она оклеветала себя и призналась в убийстве попечителя, резко помутился разум, и после буйного припадка в институте мадам фон Лутц вызвала карету скорой помощи и ее увезли. Оказалось, она видела, как преступник убивал попечителя, но она не могла поверить своим глазам, что убивал учитель. В голове у нее все смешалось, поэтому она обвинила себя и рассказала про камень из геологической коллекции. Кроликов потом, в беседе с нами все удивлялся, откуда ей так точно известно об орудии преступления? Значит, она и убила! Если бы ее не увезли в больницу, он бы продолжал сомневаться. А если бы она не была больной, то других смертей могло бы и не быть…

Целую.

Полина.

Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Красновскому, Москва.

Алеша, вот и настал тот день!

Я решил сделать мадам Авиловой, моей несравненной Полине, предложение. Не помню, когда я последний раз так фиксатуарил усы и выдергивал волоски из носа. Надел свежую рубашку, денщик так славно начистил сапоги, что в них небо отражалось, и отправился к Полине.

Прихожу, а Полины нет — она у отца. Я галопом туда. Полина с отцом, Настей и Урсусом сидели за столом и о чем-то ожесточенно спорили.

— Николай Львович! — обрадовалась она. — Садитесь с нами. Мы чаевничаем. Будете?

Мне от страха требовалось чего-то покрепче, но я сдержался и только кивнул. Полина налила мне чаю, положила в розетку варенья и попросила:

— Рассудите нас, мы тут спорим.

— А в чем суть спора? — спросил я и неожиданно громко отхлебнул чаю. Кажется, не заметили.

— Я говорю, что Владимир зашифровал название острова в дневнике, а papa смеется, говорит, что я в детстве господ Фенимора Купера и Вальтера Скотта начиталась, вот и придумываю разную чепуху.

— Полинька, — усмехнулся Лазарь Петрович, — так Владимир сам не знал, где этот остров находится. Он же писал об этом.

— Он боялся, что дневник мизераблям разным в руки попадет и тайну раскроет тот, кому она не предназначена. Тебя разве не убедили последние события?

— Убедили в том, что людские заблуждения распространены и заразны. Как вы считаете, штабс-капитан?

Этот вопрос был столь неожиданным, что я поперхнулся чаем. Урсус сильно стукнул меня кулаком по спине, да так, что я чуть не уткнулся носом в свое расплывчатое изображение в самоваре. Если я скажу, что это глупости, то навлеку на себя гнев Полины, а если наоборот… Но я же согласен с Лазарем Петровичем!

— Мм… Мне кажется, надо еще раз прочитать внимательно дневник, — я ухитрился никого не обидеть.

— Настя, начни, пожалуйста, с того места, как Владимир попал на остров.

Девушка читала с выражением. И хотя мне уже удалось послушать, все равно я получал удовольствие, сидя рядом с Полиной при свете мерцающей лампы и держа в руках ее узкую кисть.

Вдруг Урсус остановил Настю:

— Деточка, — попросил он, — почитай снова с этой страницы.

И Настя прочитала: «Долго не отвечал Небесный Отец, но однажды выпил он веселящего напитка, собранного на висках возбужденного слона и пахнущего мускусом. Смешал его с вином и медом. Возжелал он Мать-Богиню, но не мог придти к ней, так как нельзя ему спускаться вниз, на землю, и уронил с неба свое сверкающее семя, не имеющее себе равных. Приняла Мать Богиня семя Небесного Отца в себя и удовлетворила бушующую страсть. И сидела она на этом семени как несушка на яйцах, и нагрела его своим телом. Загорелась земля, загорелась вода, и поднялась из воды земля, и насыпала остров в двух днях плавания от того места, где мы терпели мучения. И стало наше племя жить там, возделывать землю и добывать плоды и коренья и забыло то место, откуда мы прибыли, так как не хотело, чтобы кто-нибудь пришел нашим путем».

— Подожди, не читай дальше. Полина, дай мне листок бумаги и перо, — Урсус стал набрасывать какие-то закорючки, причем писал их справа налево, размазывал рукой чернила по бумаге, но продолжал далее. — Нет, не то! — он отбросил листок и взял чистый.

На листке были странные загогулины, из которых я смог разобрать только букву, похожую на русскую «Ш», и все.

— Что это, Лев Евгеньевич? — спросила Полина.

— Древнееврейский. Не мешай, деточка, — другой листок тоже полетел в нашу сторону. На нем было написано по—древнегречески, я разобрал.

— Следующий будет на латыни, — шепнул я Полине на ухо. — Представляешь, ходят аборигены по острову и восклицают: «Vanitas vanitatum et omnia vanitas» — Суета сует и всяческая суета. А в носу золотое кольцо.

— Прекратите паясничать, штабс-капитан! — она посмотрела на меня столь строго, что я ощутил себя провинившимся гимназистом-приготовишкой.

— Кажется, начинает что—то вырисовываться, — прогудел Урсус. — Не буду кричать «Эврика!» ибо недостоин великих, но я, действительно, нашел!

Учитель латыни показал нам листок, на котором в столбик были записаны слова на непонятном языке.

— Санскрит! — выдохнула Настя.

— Верно, откуда ты знаешь? — удивился он.

— Вы же сами говорили, что немного знаете, и еще я мадам Блаватскую читала — у нее в книге такие же значки попадаются.

— Блаватскую?.. — хмыкнул Урсус и глянул на Лазаря Петровича, но тот только развел руками. — Ну, давайте считать, что на этот раз мадам Блаватская нам помогла.

— А что там написано на санскрите? — спросил я. — Координаты острова?

— Нет, — засмеялся учитель. — До этого туземцы еще не додумались. Но эти «виски возбужденного слона» не давали мне покоя. Что за глупость? А потом я вспомнил — есть такое понятие в санскрите и обозначается оно одним словом, — он начертал несколько знаков.

Мы все приподнялись с мест и склонились над бумажкой так, что я лоб об лоб стукнулся с Лазарем Петровичем.

— И что это значит? — спросил адвокат?

— То и значит, — пояснил Урсус, — «виски возбужденного слона». А на санскрите — «мада».

— А для чего нам эта «мада»? — Я был несколько разочарован «открытием» полиглота.

— Нужна, нужна, не беспокойтесь, — успокоил он меня. — Эта «мада» встречается в тексте легенды несколько раз. Потому что слово переводится и как «мускус», которое стоит рядом со «слоном», и как «вино», и как «мед» — очень емкое слово!

Лев Евгеньевич ткнул пальцем в листок, а потом еще и еще.