Алоха из ада - Ричард Кадри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне давно следовало с этим разобраться. Как вернуться в Даунтаун сейчас, когда Мейсон практически лишил меня возможности попасть туда. Я не рассчитывал, что этот маленький хер так быстро обзаведётся друзьями. Он забалтывал своих адских стражей, их боссов, боссов их боссов, когтями и худу прокладывая себе путь вверх по адовой пищевой цепочке, пока не добрался до некоторых из генералов Люцифера. С такой хваткой ему было легко расставить ловушки и стражу у всех моих излюбленных входов и выходов в ад и из ада. И не похоже, чтобы я мог просто наугад выбрать новый вход. Ад — сложное место. Я мог бы выйти в болото или Дом Пылающего Льда. И не похоже, что можно доверять большинству карт ада. Люцифер был достаточно параноиком, чтобы расставлять фальшивые ориентиры и передвигать горы и города, так что ориентироваться вне городов чертовски близко к невозможному, если только не знаешь уже, куда направляешься. Или у тебя есть гид. Но я в некоторой степени слишком известен там внизу, чтобы запрыгнуть в экскурсионный автобус «Грей Лайн»[127] и надеяться, что никто меня не узнает.
Я знаю все задворки и закоулки Пандемониума, но, если Мейсон запер Элис в другом городе, мне понадобится помощь, чтобы добраться туда. Адовцы могут быть очень сговорчивы, если вырвешь им достаточно зубов, так что я знаю, что смогу найти проводника. Что мне действительно охуеть как нужно, так это грёбаный путь внутрь. В Лос-Анджелесе есть лишь один человек, который может знать, и которому я достаточно доверяю, чтобы спросить.
Я отношу продавцу корзинку с донатсами, конфетами, чипсами, охлаждёнными бургерами и сэндвичами с барбекю. У него красные глаза, и он скучает, стараясь спрятать «Хастлер», который листал всё то время, что я был в магазине. Я предоставляю ему доставать содержимое моей корзинки. Мои руки могли бы заработать диабет и инсульт от одного прикосновения к обёрткам.
— Брось ещё блок «Лаки», — говорю я.
Парень вздыхает. Я испортил его день, попросив повернуться и что-то взять.
— Мы не продаём блоками. Только пачками.
— Тогда продай мне десять пачек и оставь их в коробке.
Он на минуту задумывается. Я слышу, как вращаются шестерёнки. Управляющая его мозгом фабрика извергает огромные клубы дыма ганджи. Наконец, он придумывает что-то, что не заставит его показаться слишком тупым.
— Есть какое-нибудь удостоверение?
— Ты правда полагаешь, что я ещё несовершеннолетний?
Он пожимает плечами.
— Нет удостоверения, нет сигарет.
Я достаю из кармана две двадцатки, кладу на прилавок и двигаю к нему.
— Вот моё удостоверение.
Ему снова нужно подумать. Рабочие бегут с фабрики. Котёл может рвануть. Парень берёт банкноты и проверяет, что они не фальшивые.
— Ну, ладно. Никому не говорите.
— Кому я скажу?
Он на мгновение задумывается, словно это вопрос с подвохом, но постепенно эта мысль покидает его забитый смолой мозг, наряду со столицами штатов и знаниями по математике. Он бросает блок «Лаки» на груду смертоносных снеков и пробивает всё, положив изрядно замусоленный «Хастлер» на прилавок, пока отсчитывает сдачу. Затем до него доходит, что он натворил. Он замирает. Похоже, он подвис до конца дня.
Я забираю пакет и говорю: «Сдачи не надо. Я уважаю тех, кто читает».
Я возвращаюсь к «Бонневилю» и ставлю пакет на пассажирское сиденье. Пришло время поговорить с единственным, кто, возможно, способен помочь мне попасть в Даунтаун. Мустангом Салли, сильфидой[128] автострады.
В каждом городе есть Мустанг Салли. В каждом городке и деревне в джунглях с грунтовой дорогой. Она дух дороги, древний и могущественный. Если сложить все автострады, окружные и городские дороги Лос-Анджелеса и окрестностей, это означает, что Салли контролирует тридцать тысяч километров загруженной территории. И это даже не считая призрачных дорог и лей-линий[129].
Я сворачиваю «Бонневиль» на обочину 405-й, автострады, идущей вдоль бульвара Сепульведа, самой длинной улицы Лос-Анджелеса. Я вскрываю упаковку «Лаки», достаю одну пачку и надрезаю чёрным клинком. Я проскальзываю по переднему сиденью[130] и выбираюсь с пассажирской стороны. Не самое подходящее время умирать.
Транспортный поток несётся мимо меня со скоростью сто километров в час, и никто даже не смотрит в мою сторону, когда я обхожу машину сзади и царапаю на бетоне шоссе символ Мустанга Салли. Закончив, я встаю в центре знака, достаю «Лаки» и закуриваю. Проносящиеся машины тянут дым за собой, будто он хочет последовать за ними по дороге. Я курю и жду.
Мустанг Салли курсирует по дорогам Лос-Анджелеса двадцать четыре на семь ещё с тех пор, когда те представляли собой лишь пешеходные тропки, лошадиные следы и колеи от повозок. Насколько мне известно, она никогда не спит и никогда не останавливается, если только кто-нибудь не оставит подношение. За последнюю сотню лет она перебрала все виды автомобилей, которые вы можете назвать. Конечно, ей никогда не нужно останавливаться для заправки. Салли ест, но только дорожную еду. То, что можно найти в магазинчиках при заправках и в торговых автоматах. Ей не нужно есть. Ей просто это нравится. Это как я и угон машин. Иногда просто хочется почувствовать себя обычным. Как человек. Она ест. Я вожу.
Двадцать минут спустя в нескольких метрах позади меня на обочине останавливается серебристо-чёрная «Шелби Кобра». Я отхожу от её символа и протягиваю «Лаки».
Салли выше, чем я помню. Выше того, кто с комфортом провёл весь день и всю ночь в компактном спорткаре. У неё тёмные волосы. Может, угольно-чёрные с голубоватым отливом. На ней белое вечернее платье и самые высокие шпильки по эту сторону Гималаев. Не представляю, как она в этом водит. Она медленно подходит ко мне, попутно оценивая. Это её шоу, и заставлять меня ждать — его часть. На ней пара мягких белых водительских перчаток из телячьей кожи. В одной руке болтается маленькая сумочка c золотой окантовкой с застёжкой. Она истинная богиня, за исключением одной детали. На ней что-то вроде круглых очков с дымчатыми линзами; которые лет сто назад носили слепые. Они разрушают образ богини. Как Мона Лиза с кольцом в губе.
Когда нас разделяет всего полметра, она останавливается, стягивает водительские
