Рыжее счастье - Наталия Рощина

— Не знаю… — Мара присела у ровно подстриженного ярко-зеленого газона. Провела ладонью по мягким прохладным травинкам. — Не знаю, Эрнест Павлович.

— Что я должен сказать, чтобы ты успокоилась?

— Другое. — Мара выпрямилась. Подошла к Гурину вплотную. Вот сейчас, глядя ему в глаза, она, наконец, признается. Оглянувшись, она заметила охранников, остановившихся в нескольких шагах от них. Внимательно осматриваясь по сторонам, они незаметно поглядывали и в их сторону. Мара заметила это, бросив мимолетный взгляд на два высоких, стройных силуэта, что как тени следуют за ними.

— Мара, что с тобой? — Эрнест Павлович даже не пытался взять ее за руку, улыбнуться, чтобы разрядить обстановку. Он был предельно собран, даже несколько раздражен, как будто Мара своими расспросами отвлекала его от чего-то более важного.

— Я люблю вас. Я не могу быть прилежной ученицей, когда в моих мыслях только вы. Я с ума схожу! Это так неожиданно, но идет от сердца. Я хочу большего, чем эти прогулки, задушевные разговоры. Посмотрите на меня, Эрнест Павлович! Посмотрите внимательно. Что же мне делать? Что нам делать? — выдохнула Мара и вдруг почувствовала, что перестала ощущать свое тело. Оно стало легким, словно признание давило тяжким грузом. Все сказано. Мара стояла на том же месте, ничего вокруг не изменилось. Все просто исчезло, сократилось до ничтожных размеров. Нет ничего: ни ее самой, ни зеленых аллей парка, ни плеска фонтана, до которого оставалось каких-то несколько шагов. Ни пространства, ни звуков, ни запахов. Все пропало, испарилось, да и существовало ли на самом деле? Неважно, все неважно, потому что яркие краски весны блекнут под суровым, полным разочарования взглядом темных глаз. Это самый красноречивый ответ, на который только можно рассчитывать. Как славно, что она не стала больше ждать, страдать и предполагать, все выяснится сейчас. Ничего больше нет. И ее нет. Ну конечно, этим все и объясняется: нереальность происходящего, столь радужного, которого не на одну судьбу хватит. Всего лишь иллюзия. Это не может происходить с ней. Ее, Мары, нет, она давно умерла, еще тогда, когда и маленький Миша. Это было бы справедливо, потому что уже тогда не осталось смысла. Не было тогда, и сейчас его нет. Нужно подождать совсем чуть-чуть. Откуда-то издалека на нее снизойдут слова, которые положат конец всей этой затянувшейся феерии. И потом полет в вечность. Что там? Одни говорят — свет, другие — тьма. Какая разница, если…

— Мара! — Оказывается, Гурин обнимает ее, прижимает к себе. Но это объятие вынужденное, потому что она не может стоять на ногах. Слабость в теле, спасительная слабость, благодаря которой она чувствует его сильные руки.

— Простите, — прошептала Мара, неожиданно приходя в себя. И вот ей уже стыдно за свое признание. Оно все испортило. Гурину не нужна ее любовь. Ему нужно было знать, что он совершает доброе дело, помогая невежественной провинциалке стать светской львицей. Зачем? Он не пытался объяснить. Скорее всего, он просто удовлетворял собственное самолюбие, собственные амбиции. Она — орудие его самоутверждения. И осложнения в виде любви ему ни к чему. Сейчас он все сам ей скажет. Мара виновато улыбнулась, освобождаясь от поддержки Гурина. — Простите, ради бога.

— Ты снова просишь прощения за провинность, которую не совершала. — Эрнест Павлович прижал пальцы к вискам. Потом вскинул руки вверх, взялся за голову. Казалось, он места себе не находит. — Мара, милая, мне нечего тебе ответить. Наверное, теперь ты возненавидишь меня за равнодушие, но, поверь, иначе быть не может.

— А тогда в кабинете вы тоже так считали? — Мара покачала головой. — Какое лицемерие!

— Послушай. — Гурин смотрел ей прямо в глаза. — Не было кабинета, не было ресторана. Мы встретились случайно, встретились для того, чтобы сделать друг друга счастливее.

— Но мне ничего не нужно! — Мара сжимала кулаки, она не замечала, что кричит, заставляя охрану все пристальнее наблюдать за ними.

— Не нужно кричать. Крик — признак слабости, а ты сильная. — Эрнест Павлович осторожно поправил у нее выбившуюся прядь волос. — Все пройдет. И это чувство пройдет, и знаешь почему? Потому что ты его придумала.

— Нет, вы не понимаете. — Мара поняла, что сейчас заплачет. Она отвернулась и сделала несколько глубоких вдохов.

— Понимаю, девочка…

Эрнест Павлович почувствовал, как болит сердце. Каждое слово давалось ему с трудом. Как же ему хотелось обнять Мару, покрыть поцелуями ее прекрасное лицо, вдохнуть запах ее волос. Какое это было бы наслаждение, но ничего этого не будет. Если он позволит чувствам взять верх, то не достигнет поставленной дели. И Мара ничего не достигнет, она остановится. Она захочет просто быть с ним рядом, откажется от всего, что будет отнимать ее время. Она будет дарить ему свою любовь, свое тело, ласки и не заметит, как в какой-то момент поймет, что ей это больше не интересно. Поймет, испугается и постарается сделать так, чтобы внешне все осталось по-прежнему. Вот самое страшное! К тому времени он сам успеет привыкнуть к ней, прикипеть всем сердцем, каждой клеточкой, и почувствовать себя одним целым с этой неземной красотой. Как же горько будет его разочарование, когда он поймет, что пик их отношений прошел. Что останется от его жизни, когда он осознает, что Мара рядом с ним — лишь из чувства благодарности, а еще хуже — из страха потерять то, к чему успеет привыкнуть? Роскошь — паразит, пускающий глубокие корни. И вырвать его — означает порой нанести смертельную рану. Но пусть она познает роскошь! Он готов выполнить любой ее каприз. Он будет баловать ее, искупая свою вину за эти слезы… Эрнест Павлович смотрел на вздрагивающие плечи Мары, испытывая чувство вины. Да, сейчас он заставляет ее страдать. Но он делает это только для ее же блага! Пусть не сейчас, но она обязательно скажет ему спасибо за то, что они так и не станут близки. Нет, он никогда не сделает ее своей любовницей. Наслаждение все разрушит. Он слишком стар, чтобы снова испытать его. Он не заслуживает глубоких чувств. Бедная девочка, она придумала себе любовь. Каким героем выглядит он в ее глазах. И как она ошибается. Нет в нем ничего, что заслуживает любви. Никчемный тип с карманами, полными денег. Деньги, бизнес и больше ничего, душевная пустота, бездна, в которую сорвется любой, кто попытается попасть в его внутренний мир. Вот тут-то и начнутся разочарования. У Мары их уже было более чем достаточно. Он не станет приумножать их. Сейчас он сделает ей больно, но ради того, чтобы в будущем она ощутила абсолютное счастье.

Эрнест Павлович захотел вернуть эту последнюю мысль. Интересно, а понимает ли он сам до конца смысл того, о чем мечтает для Мары? Абсолютное счастье — возможно ли оно? Да и что это на самом деле? Ускользающий миг, когда весь мир принадлежит тебе, а ты — его благодарное дитя. Но миг пролетает, оставляя на время ощущение праздника. А потом — ожидание, надежды, пустота и снова — короткая встреча с тем, что составляет смысл бытия.

Почему же он хочет, чтобы для Мары этот миг растянулся на долгую жизнь? Почему позволяет себе обманываться на этот счет? Ведь не ему подчинены законы, по которым приходится жить. Не он диктует правила, следуя которым можно надеяться на лучшее. Не ему знать, что нужно для счастья этой рыжеволосой красавице. Ему кажется, что одно, а ей… Что, если ей нужно совсем иное?! Может быть, она даже мучается, ведя ту жизнь, которую он ей навязывает. Он хочет как лучше, но ему ведь давно известно, что делать добрые дела — уверенно прокладывать себе дорогу в пекло.

В какой-то момент Гурин увидел яркое пламя. Оно было высоким, поглощающим все на своем пути. Оранжевые обжигающие языки безжалостны. Эрнест Павлович прижал руку к груди. Там, под одеждой, билось встревоженное сердце. Оно было уже немолодо, оно устало, износилось. Нужно помнить об этом и не пытаться еще раз заставить его пережить то, что называют любовью. Гурин всей грудью вдохнул пьянящие запахи весны: почему это время года так полно романтики, почему именно сейчас так тяжело уговорить себя быть рассудительным? Но он постарается. Ему ведь не семнадцать. И в его годы все приоритеты давно на своих местах. И все, что ему сейчас нужно, — видеть радость в синих омутах глаз Мары. Она плачет. Как же ему невыносимо видеть ее страдания, быть их причиной. Ничего, ничего. Он компенсирует ей каждую слезинку. Какая же она красивая. Она — чудо, которое случайно повстречалось на его пути. Очарование молодости, внутренняя собранность, веселость и серьезность, простота и непостижимое обаяние — в ней все. Он придаст этому алмазу блеск. Он будет баловать ее, будет знакомить ее с ранее неизвестными сторонами жизни, но при этом сохранит должную дистанцию. Ведь он уже дал слово самому себе, а нарушить такую клятву никак нельзя. Нельзя, и потому он должен говорить совсем не то, что подсказывает сердце. Он повторяет то, что уверенно диктует разум, а сердце сжимается, бунтует. Пусть. Оно поймет, что его хозяин ставит условия, только хозяин!