Во сне и наяву - Татьяна Александровна Бочарова

– А… где Анфиса? – Почему-то мне казалось, что воспитательница должна быть совсем рядом, в палате или, на худой конец, в коридоре.

– Кака така Анфиса? – удивилась старуха.

– Анфиса Петровна, наша воспитательница.

– Уехала. У нее, кроме тебя, дитев полно. И так сидела возле операционной, маялась, как ты там. Не стыдно тебе, девка: пятнадцати годов нет, а уже таки дела творишь? Распустили вас в интернате вашем, воли много дали. Раньше бы за такое знаешь что было? – Бабка выразительно поджала губы.

Мне наскучили ее нотации. Я хотела узнать, оставят меня теперь в интернате или нет. Но у кого?

– Жанны тоже нет? – полюбопытствовала я у вредной санитарки.

– Это молоденькая, что ль, смазливая?

– Ну.

– Кажись, во дворе гуляет.

– Позовите ее, – обрадовалась я, – пожалуйста!

– А может, и ушла уже, – проворчала старуха и зашаркала к двери.

Минут через пять Жанна появилась в палате. Вид у нее был совершенно убитый, глаза опухли от слез.

– Как же так, Василиса! – Она уселась возле кровати на шаткий табурет. – И подумать не могла. Я этого паразита, Волкова, собственными руками задушу. Да и сама ты хороша, а еще тихоню из себя изображала!

– Я ничего не изображала, – тихо проговорила я. – Ты же знаешь, я его люблю.

– Люби, но надо же меру знать! Ведь ты чуть себя на тот свет не отправила. Нашла кому довериться – Светке, шалаве этой!

– Откуда ты знаешь про Светку? – осторожно спросила я.

– Кто ж еще мог тебя надоумить на такую пакость? Лучше бы пошла к Марине Ивановне, повинилась. Она же не зверь и тебя любит.

– Я боялась.

– Боялась! – с горечью повторила Жанна. – А теперь вот… – Она умолкла, достала из кармашка носовой платок и шумно высморкалась.

– Что – теперь? – испугалась я. – Она меня выгонит?

– Кто выгонит? – Жанна вытерла глаза. – Марина Ивановна? Нет, конечно. Глупая ты, Василиса, хоть задачки и хорошо решаешь.

– А чего ты тогда плачешь?

– Я? Плачу? – Жанна нарочито бодро улыбнулась, однако глаза ее при этом предательски поблескивали. – Ничуть. Насморк просто одолел, аллергия на тополиный пух.

Я видела, что она врет. Не было у нее никакой аллергии, и насморка тоже, Жанна отличалась отменным здоровьем.

Она что-то скрывала от меня, и я поняла, что не добьюсь от нее правды. По крайней мере, сегодня, сейчас.

– Ладно, детка, я поеду, – Жанна поднялась с табурета, – завтра мы тебя навестим. А через недельку, бог даст, выпишешься. Смотри, не дури, слушайся сестер. Пока. – Она поцеловала меня и вышла.

Вскоре молоденькая сестричка принесла градусник. Температура у меня все-таки была, и немаленькая – тридцать восемь и три.

Часов в девять я заснула, а проснулась лишь утром, перед самым обходом.

Палатным врачом оказался красивый молодой мужчина, похожий больше на артиста, нежели на гинеколога. Он заглянул в карту, пощупал мой живот и удовлетворенно произнес:

– Ну все бы ничего. Но воспаление пока еще есть. Будем тебя колоть.

– Долго?

– Дней пять. Если появятся боли, сразу сообщи дежурному врачу, поняла?

– У меня ничего не болит.

– Это сейчас. А через час все может измениться.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что у тебя была серьезная операция. Очень серьезная, я вовсе не преувеличиваю.

– Но я… поправлюсь? – заволновалась я.

– Поправишься. – Доктор-артист захлопнул карту и встал. – Только вот детей у тебя больше не будет. – Он вздохнул и, не глядя на меня, вышел из палаты.

Я попыталась осознать то, что он только что сказал. Не будет детей? Совсем? Никогда? А зачем они мне, эти дети?

Я подумала о матери, которая ненавидела каждого из моих братьев, называя их вшивыми котятами. Они могли часами лежать мокрыми и голодными – их никто не кормил, кроме меня и Макаровны. Когда они орали с голоду, мать на полную катушку врубала радио.

Мне приблизительно нарисовалось будущее: я выучусь, найду хорошо оплачиваемую работу, заберу Толика из интерната, и мы будем жить-поживать. Я буду заботиться о нем как о ребенке – ведь это ему необходимо. И не нужно нам никаких детей!

Медсестра, находившаяся в палате, глядела на меня с сочувствием и интересом. Я постаралась принять безмятежный вид.

Нечего меня жалеть! Наоборот – у меня все хорошо. Скоро я поправлюсь, вернусь в интернат, буду прилежно учиться, чтобы поступить в институт. А на то, что говорил красавец-врач, мне наплевать с высокой колокольни!

25

Несмотря на боевой настрой, я шла на поправку гораздо медленней, чем мне того хотелось.

Проклятая температура никак не хотела снижаться, будто застряв на отметке «тридцать семь и пять». Мне кололи сначала один антибиотик, затем другой, давали какие-то таблетки, а ртутный столбик в четыре часа дня упрямо лез вверх, минуя положенную нормами границу.

Так продолжалось три недели. За это время я успела настолько соскучиться по Толику, что была готова нарочно стряхивать градусник, прежде чем отдать его медсестре.

Однако всему плохому когда-нибудь приходит конец. Наступил день, когда, взглянув на термометр, я едва не закричала от радости: ртуть стояла ровно на отметке «тридцать шесть и шесть десятых».

Боясь поверить в свое счастье, я снова сунула градусник под мышку, а когда вынула, убедилась, что не ошиблась.

– Ну, слава богу. – Сестра, собиравшая градусники, весело улыбнулась. – Теперь Иван Александрович тебя точно выпишет. Залежалась ты у нас, пора уже.

Врач действительно утром осмотрел меня и велел готовиться к выписке. Днем приехала Жанна, собрала мои вещички, посадила в интернатскую «Газель» и повезла прочь из больницы.

Интернат встретил меня тишиной и пустотой: пока я болела, наступил июнь, и половина воспитанников разъехалась на каникулы. Однако я не сомневалась, что Толик остался на месте – к бабке своей он ни за что бы не поехал, а больше деваться ему некуда.

Я поднималась по ступенькам на третий этаж, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Бегать мне категорически запретили и вообще велели избегать резких движений и физической перегрузки.

Сердце бешено стучало от радостного ожидания. Я толкнула, как всегда, плотно прикрытую дверь палаты и застыла от удивления.

Толик был тут как тут, но не один. На соседней кровати, обычно пустовавшей, сидел худенький, по самые уши закованный в гипс паренек. Откуда он взялся здесь за время моего отсутствия?

– Ты? – довольно равнодушно проговорил Толик, глянув в мою сторону. – Здоро́во.

– Привет. – Я застыла в дверях, не зная, как лучше поступить. Мне отчаянно хотелось броситься ему на шею, но я опасалась при незнакомце.

– Как самочувствие? – спросил Толик.

– Нормально.

– Познакомься: это Игнат. Мой новый сосед.

– Очень приятно. – Худенький приветливо улыбнулся и хотел подняться, но Толик жестом остановил