Бестиарий - Иван Наумов

Огюст был не слишком шокирован, когда вскоре судебные исполнители прервали его утреннее чаепитие и долгих сорок минут задавали неудобные и бессмысленные вопросы о местонахождении отца — отбывший накануне вечером папаша не затруднился известить сына о маршруте своего путешествия. Может быть, это даже был его прощальный подарок — спокойствие через незнание. Огюсту нечего было ответить служителям беспощадной и туповатой Фемиды. Конечно, он предполагал, что следовало бы поворошить курорты Дом-Тома [28], но не считал нужным исполнять роль бесплатной гадалки для этих недружелюбных чинуш.

Не прошло и месяца, как его попросили покинуть фамильное гнездо на Рю де ля Тур — маховик судопроизводства набрал рабочие обороты, и дело пошло. Не дали даже забрать библиотеку, и что гораздо обиднее — подборку альбомов по искусству, в которую беглый папа не вложил ни сантима. Припрятанной на чёрный день наличности и средств на персональных счетах Огюста, не заблокированных дотошной прокуратурой, едва хватило на первичный взнос за студио на восточной окраине цивилизованного мира, в трёх минутах ходьбы от бульвара Пе-риферик [29], в унылом многоквартирном доме между автомойкой и похоронным бюро.

Благодаря одному из знакомых отца удалось оформить кредит по самой щадящей ставке на продолжительный срок: почти до конца света, обещанного пресловутыми майя на далёкий две тысячи двенадцатый год. «Расплачусь за квартиру, и можно сразу к соседям!» — шутил Огюст при каждом подходящем случае, описывая случайным знакомым обстоятельства своей нынешней жизни.

А теперь он смотрел в зеркало на своё неживое тело, и размышлял о том, как относиться к происходящему. Мысли путались, проскальзывали, не хотели строиться в ряд, и сосредоточиться на какой-то одной никак не получалось — словно идёшь по ночной дороге, подсвеченной фонариком из чужой руки, или заглядываешь в книгу через чьё-то плечо в переполненном вагоне метрополитена.

Единственным чётким устремлением оказалось одно: как можно скорее выйти из дома, вернуться на вокзал и сесть на поезд до Франкфурта или Саарбрюккена. Огюст заторопился — вышел в комнату и начал топтаться, озираясь. Что нужно мертвецу в дороге? Смена белья? Зубная щётка? В конечном итоге, он пришёл к выводу, что достаточно только запастись деньгами и надписать несколько карточек для разных бытовых ситуаций.

Но как только он вынул из запылённой эскизной папки листок плотного картона и сел к кухонному столику, его приковала к месту вторая за сегодняшний день ясная мысль. Формулировалась она предельно просто: Огюст, а какого хрена ты забыл в этой чёртовой Германии? Даже оторопь взяла, до чего просто.

А вот дальше пришлось двигаться на ощупь, увязывать хвостики непослушных мыслей один к другому, ощущая нарастающее сопротивление. Чего? Нет, не так. Кого! Тебя, мой прозрачный гость. Ведь это ты так настойчиво подбиваешь меня умчаться во Франкфурт! Ты влез в моё продырявленное тело как в подержанный битый «Ситроен» и ждёшь, что машина повезёт туда, куда тебя влекут твои прозрачные дела! И когда мы окажемся там, где-то между Франкфуртом и Саарбрюккеном, ты просто выйдешь из этой машины, хлопнув дверцей, так? А ты подумал, что при этом случится с «Ситроеном»? Брошенный, он долго не протянет. Закоротит аккумулятор, встанут клином поршни, лопнет приводной ремень, слезет с кресел синтетическая кожа, ржа проест пороги и днище — эта машина вряд ли долго протянет без пассажира!

Слышишь, ты, тень! Я уже умер, и мне не о чем с тобой договариваться. Я не знаю правил игры, и, может быть, уже через секунду ты выскочишь из моего простреленного горла как джинн из лампы — ну, значит, так тому и быть! Только что-то мне подсказывает, что пока мы слились в одно, никуда ты не денешься. Я твой заложник, а ты мой пленник. Тебе нужна Свинья? Она — отсутствующий ключик к твоей свободе? Извини, но я не на твоей стороне.

Огюст прислонился спиной к стене, посмотрел на свои руки. Авторучка улетела в угол, листок скользнул со стола на пол задумчивым парусом. Пальцы правой руки свело судорогой, но Огюст её не почувствовал и торжествующе засмеялся. Воздуха в лёгких не было, поэтому вместо смеха получился лишь статичный оскал, маска пирровой победы на лице трупа.

То, что сидело у него внутри, дёрнулось, рванулось, прямо сквозь одежду вытянулось из груди наружу прозрачным желеобразным щупальцем, дотянулось почти до окна — и сжалось как растянутая пружина — и опять растеклось по клетке, ограниченной пределами человеческого тела.

«Держу тебя!» — произнёс Огюст одними губами. — «Ещё поживём!»

В одном из узких извилистых переулков Латинского квартала пряталась «Лавка мастера» — тесный магазинчик, заполненный стеллажами как библиотека. В бесчисленных ящиках и ящичках хранились настоящие сокровища — всё, что может потребоваться для работы художнику, скульптору, декоратору, оформителю. Кисти, скребки, резаки, бумага, картон, пергамент, тушь, гуашь, масляные и акварельные краски — бесчисленных марок, типов, модификаций. У дверей подсобки громоздились мешки с гипсом. Над стойкой продавца дрожал огромный пук павлиньих и страусиных перьев. Вместо обычного кассового аппарата чеки пробивались на воронёном металлическом чудище с механической ручкой на боку, вращающейся со скрежетом и звоном.

— Месье?

Пожилой хозяин — по выходным он отпускал продавцов, экономя по мелочи, а заодно заполняя работой одинокие дни, — давно приметил загадочного посетителя в надвинутой на глаза шляпе, замотанным до подбородка шарфом и солнцезащитных очках-хамелеонах. На полицейского, вроде, не похож, но держится странно — бродит по лавке с блокнотом и всё что-то строчит. Ещё от посетителя исходил резкий душный запах незнакомого одеколона. Впрочем, у всех свои чудачества — лишь бы чего не спёр.

Огюст переоделся дома в лёгкий осенний плащ. Пальто, в котором его убили, без сожаления выбросил около дома в мусорный бак. Тепло и холод из важных факторов превратились в справочную информацию — Огюсту не было ни холодно, ни жарко, он различал внешнюю температуру, и только.

На вопросительный оклик хозяина Огюст вернулся из глубины магазина к прилавку и протянул длинный рукописный перечень необходимого. Ровные строчки заполняли почти весь блокнотный лист. По мере чтения брови хозяина приподнимались всё выше — удивлённо и уважительно.

— Старая школа, — сказал он вглядываясь в лицо посетителя. — Мы не встречались? Такой подход к выбору красок я видел только у учеников мэтра Бризеля, если слышали о таком. А старик, надо сказать, брал под крыло немногих!

Ответом послужил картонный квадратик. «Простите, я немой, из-за чего не смогу поддержать беседу».

— О, месье. — хозяин нахмурился. — Понадобится время, чтоб всё собрать. Подождёте вон там, в кресле? Может быть, чашечку кофе?

Посетитель отрицательно покачал головой.

Хотя воспоминание о глотке душистого напитка было весьма приятным, что-то подсказывало Огюсту, что экспериментировать с жидкостями больше не стоит.

И так хотелось расспросить продавца про Бризеля! Откуда знает старого мастера, не учился ли у него, и жив ли ещё тот, лучший из лучших, фанатик, помешанный на смешении цвета и света.

Огюст резко и болезненно ощутил, как много он пропустил, подменив искусство азартом, забросив данное судьбой умение ради мельтешения фишек и купюр. Кисть, перо, пастель, простой карандаш, даже никчёмный фломастер — все инструменты художника так легко и послушно ложились ему в руку. Так почему же он не ответил им взаимностью? Миллионоцветную радугу отгородил красно-чёрный забор, пика к бубне, цифры в ряд... но даже сейчас — особенно сейчас! — ещё можно кое-что исправить.

Теперь, когда Огюст «разобрался в себе» и в какой-то мере взял ситуацию под контроль, он чувствовал себя небывало легко. Словно Фрэнк Бигелоу наоборот [30]он с каждой минутой удалялся от трагического момента своей внезапной насильственной смерти. Освобождённый от быта, обязанностей, планов и любых других атрибутов долгого предсказуемого будущего, Огюст беспечным воздушным шариком летел над смешной примитивной действительностью.

То, что Прозрачный, как он постепенно привык звать застрявшую в нём сущность, рано или поздно вырвется наружу, почти не волновало Огюста. Существование личности может прерваться в любую секунду, не так ли? Никто не застрахован от нежданной опасности. Высказывание верно как для нормальной жизни, так и для экстраординарного посмертного бытия, в котором Огюсту только предстояло обжиться.

Забрав полный пакет покупок, повесив на плечо мольберт, благодарно кивнув хозяину лавки, он вышел на улицу. Нужно было спешить на вокзал. Нет, Прозрачный, не на Гар дё ль’Эст[31], даже и не надейся. В прошлой жизни Огюст не был храбрецом, совсем не был. Он любил острые ощущения, но только когда сам устремлялся за ними. Он прятался от маломальских проблем, не желая ни с кем конфликтовать или спорить, никогда не шёл на принцип — тот Огюст из прошлой бессмысленно растраченной жизни. Но теперь ему стало нечего опасаться. Он хотел парить в восходящих потоках, жаждал впитывать мир — и творить, отдавая впитанное. Закованное в нём прозрачное существо никак не могло этому помешать.